– Вопрос первый: где именно в комплексе держат Валентину? Вопрос второй: кто у вас там двери запечатывает? Вопрос третий: расскажешь ли ты нам достаточно для того, чтобы остаться в живых?

– Не, погоди, – встрял маркграф. – Он мальчик хороший. Все расскажет…

– …и стриптиз покажет, – добавил Тогот. – Нет, этот орешек крепкий, упрямый, но мы его все равно расколем… Значит, так, – повернулся покемон к нашему языку. – Правила такие. Правильный ответ, получаешь конфетку, неправильный – я тебе голыми руками без нар коза выдираю зуб. Кончатся зубы, перейдем на ногти, – и Тогот состроил гнусную гримасу. Удар снаружи встряхнул весь дом: – Нет ведь, никак не утихомирятся, – проворчал покемон.

– Я все-таки думаю, что надо линять отсюда. Рано или поздно они догадаются проломить стену или пол и все равно войдут.

Тогот тяжело вздохнул, потом повернулся к Викториану:

– У тебя на примете есть запасной «аэродром»?

Викториан на мгновение задумался.

– В принципе да, хотя место не из приятных.

– ?..

– Ну, там они нас точно не найдут.

Тогот тяжело вздохнул.

– Ладно. Мы сейчас с тобой туда отправимся… Ты хорошо само место помнишь? Идти без маяка придется, так сказать, на ощупь. Потом я вернусь, и мы быстренько перебазируемся, ну а вы пока держитесь, – и, взяв Викториана под ручку, Тогот с колдуном направились в транспортную пентаграмму.

Я повернулся к пленному:

– Ну что, господин Дмитриев, я смотрю, от вас одни хлопоты…

– Ты лучше не к пленному приставай, а вокруг реанимационной ванны пентаграмму рисуй, не на себе же ее переть, – крикнул на прощание Тогот и исчез.

Вот так он всегда: сам на прогулку, а меня напоследок напряжет не по-детски. В этом он весь.

Так что я вздохнул и с тоской посмотрел на очкарика. Я человек не злобный, но так хотелось вломить этому инвалиду. А может, все дело в том, что он, сам того не понимая, являлся для меня воплощением той самой государственной машины, которая пыталась оскорбить и унизить, вогнать всех в один шаблон, обобрать и… Впрочем, продолжать можно было до бесконечности.

Не в силах сдержаться, я треснул кулаком по краю стола так, что тот даже подскочил, и, поглаживая разбитый кулак, направился к ванне, где реанимировался Чапаев…

Я уже почти закончил рисунок, когда пол чердака метрах в десяти от меня взорвался вверх осколками бетона, и из огромной дыры полезли омоновцы. Все произошло очень быстро, так что я не сумел ничего предпринять. Меня, Иваныча и маркграфа скрутили в долю секунды, уложили мордами в грязный пол. Лжесудья сам лег, заложив руки за голову. Он и не думал сопротивляться боевикам. А Дмитриев ликовал. Он попытался было встать со стула, но загипсованные ноги подвели, а потом один из боевиков с маху врезал ему прикладом под дых, и очкарик оказался на полу, рядом с нами.