– Майор, я тебя умоляю! – послышался ироничный смешок Нурмухамедова. – Они тебе и не помогут от радиации. Общий фон выше, чем в Шымкенте, не скрою, но есть и чистые места. Захочешь погулять, тряпку на морду не забудь и дыши через раз. Ветер с Капчагая приносит песок и пыль, а в той стороне эпицентр. Если дует с гор, тогда он чище. Только пока не доберешься до поезда, лучше не гулять. Я не знаю, чем долбили, но нетрадиционного зверья тут валом. Видать, биохимией прошлись. Мы задолбались отстреливаться. И в небо почаще гляди! Летают тут всякие.

– Принято! Попробуем не загнуться раньше времени! Давай, капитан, до встречи! – Лемке отложил манипулятор и довольно улыбнулся. – Ну, Шал, гони! На тебя вся надежда!

– Угу, – пробурчал Шал, поглядывая на мелькающую в зеркалах технику.

Въехали в широкое неглубокое ущелье, по дну которого когда-то протекала река. Сарсенбай в башне уже не стрелял – видимо, с боеприпасами было совсем плохо, и иргашево воинство стало наглеть. Шал крутанул рулем, заставляя тягач вилять и не позволяя преследователям вырваться вперед и столкнуть их с дороги в обрыв, тянувшийся слева.

Дорога расширилась, и пока Шал пытался заблокировать проезд одной из «Кобр», вторая все же обогнала, и тут же последовал боковой удар между кабиной и жилым отсеком. «Камаз» повело влево и потащило к обрыву. Шал выругался, увеличил скорость, вывернул руль вправо и бросил тягач на бронетранспортер. Российская машина была потяжелее турецкого «бэтера», и ответный удар оказался внушительнее. «Кобру» отшвырнуло к насыпи и занесло, в результате чего ей пришлось разворачиваться, пропустив тяжелый транспорт и ватагу юрких мотоциклистов.

У развалин Чемолганских дач грунтовая дорога сменилась асфальтом, и уже с большим отрывом от преследователей быстро домчались до станции Шамалган. Попетляв среди разрушенных домов и снося отвалом преграждающие путь ржавые автомобили, выскочили на Сорабулакский тракт. Справа открылось долгожданное пространство долины у подножия заснеженных гор, освещенное вышедшим из-за туч солнцем.

Шал с нетерпением этого ждал и боялся. Ждал, потому что двадцать лет не был в родных местах, и боялся увидеть город-сад своего детства разрушенным, и только в воспоминаниях цветущим и невредимым. Он и дальше бы оставался таким, если бы не Лемке, и уже только за это хотелось набить дознавателю морду. Что уничтожил последние хорошие воспоминания, вынудив отправиться в мертвый город.

Если что-то замечательное осталось в прошлом, лучше пусть и остается именно в том виде, в каком запомнилось. Такое легче вспоминать с теплотой и легкой грустью, чем лицезреть неприятный результат влияния беспощадного времени. Спустя много лет вернуться в родное место, где был счастлив, и застать его уничтоженным так же больно, как случайно встретить отличницу и первую красавицу класса, что нравилась почти всем пацанам, когда та превратилась из юной девчонки в старуху и опустившуюся забулдыгу. Приятного мало. Нет уже того щенячьего восторга и легкой ностальгии, что сопровождали на протяжении взрослой жизни, все размазано внезапным ударом беспощадного реализма. Ударом резким, под дых.