– Бесполезно, Владимир Ильич, – тихо сказал я вертевшимся перед моим лицом гусеницам самоходки. – Всё бесполезно.

На пол вытекала вязкая слизь – под самоходкой уже собралась целая лужа. Бронестекло «аквариума» покрылось сеткой трещин.

– Это есть наш последний… – я подобрал с пола подходящую по диаметру арматуру, – и решительный бой…

Удар вызвал мучительную боль в пальцах: я громко взвыл, но останавливаться было нельзя.

Снова удар.

И ещё.

Теперь поддеть.

Хруст, маленькие осколки выглядят как звёзды. Они валятся внутрь, прямо промеж серых извилин с уродливыми фиолетовыми опухолями.

– С Интернационалом, – арматура лязгнула по полу, я достал из набедренной кобуры обрез.

– Воспрянет… – снял с предохранителя.

– Род… – взвёл.

– Людской!

Выстрел дуплетом разворотил и вспахал мутировавшую мякоть мозга. Рука дёрнулась, отчего я чуть не заехал себе по лбу. В лицо брызнули осколки стекла и мягкие комья, нестерпимо завоняло порохом.

Гусеницы перестали дёргаться, и я, наконец, сумев глубоко-глубоко, до рези в раненой груди, вдохнуть морозный воздух, осел, прислонившись спиной к тёплому металлу брони, и закрыл глаза, чувствуя, как на моё лицо падают холодные крупинки снега.

Эпилог

Первым, что я увидел после пробуждения, стала физиономия Палыча. Всклокоченный и какой-то синюшный, он держал в одной руке огромную чашку, от которой вкусно пахло кофе с лёгкими нотками коньяка, а в другой – сигарету, скуренную почти до самого фильтра: она полностью превратилась в столбик пепла. Уставшие глаза с красной сеткой сосудов смотрели, не мигая, и на какое-то мгновение мне показалось, что я гляжу в лицо мертвеца.

– А! – дёрнулся шеф, заметив, что я моргнул. Пепел упал на цветную простыню, которой я был заботливо укрыт. – Напугал, чёрт!

Я запоздало и заторможенно дёрнулся в ответ.

– Да ты и сам…

Палыч поискал глазами что-нибудь, обо что можно затушить сигарету, и, не найдя ничего лучше, вытер её о подошву, а бычок засунул в карман коричневого пиджака.