С Гвидо все было в порядке: он тоже недавно проснулся, был бодр, свеж и голоден как волк. Я за него порадовался. Раз я пришел и раненый не останется один, дежурившая в тот момент Джессика отправилась за завтраком для него.
— Что я еще должен сделать, чтобы девчонки поняли, что я не при смерти? — поинтересовался Гвидо, как только девочка вышла.
— Быть паинькой и слушаться тетю доктора, — в тон ему ответил я. — Чего-нибудь хочешь? Неудобно лежать или еще что…
— Да все нормально! — раздраженно ответил он. — Меня уже спрашивали об этом раз пять!
— Ну… я думал, ты не хочешь просить девчонок.
— Анджело уже приходил… — пояснил Гвидо. — Ну уж попросить, чтобы они позвали тебя, я могу!
— Чего ты такой злющий? — удивился я. — Тебе волноваться вредно.
— Откуда ты знаешь?
— Давно ли ты считал, что я знаю все? — деланно изумился я. — Правда, не горячись, — добавил я серьезно. — Хочешь всех прогнать — прогоняй, хочешь позвать — зови. Когда еще выпадет такая возможность покапризничать.
— Обязательно! — пообещал раненый.
Тут вернулась Джессика с тарелкой овсяной каши (ужас какой! Это Джулия захватила из дому этот кошмар всех болящих?) и прогнала меня наружу.
Гениальное решение, как пойти в разведку самому, не пришло. После завтрака я достал ту самую монетку. Вздохнул.
— Ладно, разыгрывайте.
Лео улыбнулся, Алекс просиял. Виктор недовольно пыхтел, но не протестовал: ему хватило одной вылазки.
— Ястреб, — сказал Алекс, — я всегда его выбираю.
И выиграл. Лео только скрипнул зубами. Я предпочел бы другой исход: Лео — человек спокойный и надежный, а Алекс — вроде меня, псих!
Я отдал ему свои часы: компасу я по-прежнему не доверял — стрелка показывала что-то одно, но по часам получалось, что север градусах в тридцати от этого направления. И минут пять объяснял, почему ему не следует лезть на рожон, пока Алекс не взорвался и не заявил, что он и сам не дурак и все понимает. Меня это немного успокоило. Он распихал по карманам многочисленные шоколадки и утащил Джессику в сторонку — прощаться.
Я пошел в форт, подождать его там. Алекс появился у тропы в девять утра.
— Ни пуха! — сказал я.
— Иди к черту!