И вот я кейфую на палубе. Антип таскает кофе и грог из пароходного буфета — чего ещё желать путешественнику? Личное имущество упаковано в кофры и сундуки, в кармане — письмо к российскому консулу. Хлопоты начнутся, когда мы ступим на берег в Египте, а пока можно отдыхать, вволю предаваясь размышлениям.

Вильгельма Евграфовича Рукавишникова мы заранее отослали в Александрию, к археологу Эберхардту. Что же такого важного нашли они в собрании хедива? Рукавишников так и не ответил на вопрос, предпочитая делать туманные намеки. Ясно лишь, что потянув за этот кончик ниточки, граф Румели надеялся распутать клубок некоей загадки. Для нас же важно, что где-то на полпути к этой древней тайне, в дебрях Черного континента, пребывают обломки дирижабля „Руритания“, которые и предстоит для начала разыскать.

К сожалению, круг посвящённых в цели нашего предприятия разросся чрезвычайно. Кроме жандармских чинов и господ из-под шпица к нему прибавились разного рода адъютанты, заместители, письмоводители. И, разумеется, их домашние, друзья, карточные партнёры и родственники — в столице Империи, увы, не принято скрывать интересную новость от ближних знакомых. Эверт полагает, что через месяц, самое большее, сведения просочатся за границу, после чего выбраться за пределы России незамеченными нам вряд ли удастся. Так что помешкай мы ещё хоть две недели, и от экспедиции пришлось бы вовсе отказаться. По той же причине мы до предела сократили ее численность — у маленькой группы больше шансов избежать чужого внимания.

А пока, пароход неторопливо карабкается с волны на волну. Мраморное море встретило нас крутой зыбью, и Антип уже третий раз приходит звать „барина“ в каюту, подальше от стылых мартовских ветров. А я всё стою, держусь в леер и смотрю в туманную мглу…»

II

Из переписки поручика Садыкова с мещанином города Кунгура Картольевым Елистратом Бонифатьевичем. «…И занесло меня, друг мой Картошкин, на край света, в самую Африку! „Хотя, позвольте — скажет ревнитель науки истории, — какой же это край света? Отсюда пошли древние фараонская и еллинская культуры; здесь люди придумали сфинкса и бабу с рысьей головой, пока наши предки в лесах Европы обжигали на кострах рожны, чтобы пороть ими этих самых рысей. От земли египетской рукой подать до Земли Святой, и хоть пророку Моисею понадобилось сорок лет, чтобы пересечь эту каменистую полосу песков, любой географ сочтет такое соседство близким. А Святая Земля и Град Иерусалимский является, как известно, центром коловращения Вселенной, что бы там не насочиняли Коперники и Галилеи. Итак, пароход, мерно попыхивая машиной, приближается к средоточию истории, географии и прочего бытия. По левому борту с утра открылись заснеженные вершины Ливана; мотает нас изрядно, и мне остаётся благодарить крепкий желудок — или какой еще орган в человеческом теле отвечает за стойкость к напасти, именуемой морской болезнью? Пройдет совсем немного времени, и наше корыто встанет на рейд Александрии и на сём моё морское бытиё прервётся. Впрочем, ненадолго: согласно полученному в Санкт-Петербурге предписанию, мне с командою из четырёх казачков-забайкальцев надлежит проследовать через Красное море, Аденским проливом, и далее, в страну, именуемую Занзибарией. Оную страну мы с тобой не раз искали на глобусе в наши юные годы. Говорят, там водится зверь, именуемый абезьяном, от которого произошли занзибарские негритянцы и прочие африканские чудища. К ним-то и ведет меня приказ высокого начальства из Корпуса военных топографов. Как подумаю — Господи-святы, куда занесло раба твоего? В самую Африку, к зверю абезьяну и занзибарскому султану! Ну, мне-то грех жаловаться, а вот казачки кручинятся — который день сидят в каюте, пьют горькую да травят за борт. „Травят“ — это, по-нашему, по сухопутному, блюют. А поскольку я уже неделю обживаюсь в водной стихии, то пора осваивать морской язык, в котором всё называется на свой, особый лад. Остаётся лишь удивляться превратностям судьбы: я собирался отправиться в качестве топографа в четвертую экспедицию господина Пржевальского, но Фортуна вытянула для меня иной жребий. Счастливый он, или нет, пока неясно: вместо Уссурийского края и Центральной Азии твоего гимназического товарища ждут саванны Африки. Нам предстоит пройти маршрутом Петра Петровича Клеймеля, много лет проскитавшегося в этих краях, населённых упомянутым зверем абезьяном. Того абезьяна, как говаривал наш садовник Еропка, немцы выдумали: оттого, наверное, Петр Петрович, сам наполовину немец, обучавшийся наукам в германском Геттингене, и отправился в жаркие края. Задачу себе сей учёный муж поставил весьма замысловатую: исследовать область реки Уэлле и пройти вниз по её течению, дабы окончательно прояснить спорный вопрос: принадлежит Уэлле к системе Конго, или какой иной реки? Этим он и занимался четыре года кряду, пока не пришла, наконец, пора возвращаться к родным березам. В письме, доставленном аглицким миссионером (я наверное знаю, что сей скромный герой на обратном пути был съеден местными жителями, именующими себя „ньям-ньямы“), Клеймель сообщал, что вернётся в Россию через владения занзибарского султана. Что он и сделал спустя год, и твоему покорному слуге предстоит повторить его путь, составляя попутно топографические карты. Задачка, доложу я тебе, из разряда „пойди туда, не знаю куда“: я с самого начала подозревал, что нужна она лишь для того, чтобы стать прикрытием иной миссии. А вот какой — о том знает один начальник экспедиции, глубокоуважаемый господин Смолянинов. Я же с забайкальцами, покамест, должен сопровождать его до Александрии. „Но к чему тут Александрия? — спросишь ты, друг мой Картошкин? — Она-то к сему вояжу имеет весьма далёкое отношение, ибо Бур-Саид[78] находится хоть и недалеко, но всё же, в стороне?“ Что ж, выходит, ты не забыл начатков географии, вдолбленных в наши головы гимназическими наставниками. Начальник экспедиции только и говорит, что о предстоящем визите в Александрию. Область интересов сего учёного мужа — археология; занятие почтенное и требующее познаний, как в географии, так и в топографии. Только вот строгость, которой сопровождалось моё назначение, трудно соотнести со сбором керамических черепков и стеклянных бусин, чем, как известно, занимаются учёные археологи. Сперва я решил, что придётся переучиваться на гробокопателя, и совсем было собрался обрадовать забайкальцев, но Леонид Иванович, спасибо ему, намекнул: наша миссия будет позаковыристее поисков Трои, и потребует не столько навыков кладоискателя, сколько талантов лазутчика. Так что смотрю я на снежные ливанские горы и гадаю — чем-то ещё обернётся для меня это приключение? А пока — остаюсь по гроб жизни твой верный друг, поручик Корпуса военных топографов Садыков.“ Писано 2 июня, сего, 188… года, на борту парохода „Одесса“, в Твердиземном море».