Так впоследствии и вышло. Жуткая слава белых воинов, превращающихся по ночам в леопардов, но не расстающихся со своими страшными ружьями, далеко опередила нашу компанию, и с тех пор нам не попалась ни одна разбойничья шайка. Я же щеголяю с рукой на перевязи, поскольку рана заживает плохо. Начальник экспедиции неожиданно показал крутой нрав: сначала устроил мне распеканку за то, что я не умею удержать забайкальцев, а потом потребовал объяснений у Ерофеича. Получив же — учинил нечто такое, чего не ожидал ни я сам, ни кто другой в экспедиции: отвозил дюжего урядника кулаком по роже. Выходит, не так-то он прост, господин Смолянинов…

Изобиженный урядник зла не держать не стал и сразу после расправы („Леонид Иваныч… ваше выскобродие… за шо сразу в рыло-то?!“), хлюпая разбитым носом, подошёл ко мне и долго извинялся за душегубство, учинённое из лучших побуждений. При этом упирал на то, что я был ранен, и, как они полагали, не дотяну до утра. Врал, конечно; тем не менее, происшествие было решено предать забвению, при условии, что забайкальцы больше не позволят себе чего-нибудь противоуставного.

Я, несмотря на опыт, приобретённый в Туркестане, скорее географ, нежели военный. И приказ, так огорчивший казачков — стрелять поверх голов, щадя злосчастных негритянцев, — был решением учёного, думавшего не о военной целесообразности, а о том, что мы, по сути ничего не знаем о традициях этого племени. Клеймель, человек сугубо штатский, наблюдал их воинские обычаи издали и не оставил в своих дневниках пояснений на их счёт. А вдруг у мангбатту в ходу кровная месть, как у кавказских горцев и диких испанских басконцев? И то, что выходка станичников неожиданно пошла на пользу экспедиции — никак не моя заслуга, а следствие несостоятельности, как воинского начальника.

Однако, вернемся к побоищу, учиненному казачками. Гнев начальника, возмущенного самоуправством этих варнаков, был бы, куда сильнее, если бы не одно обстоятельство. Когда наутро мы решили обшарить брошенный стан негритянцев, то услышали в одном из травяных балаганов стоны и ругательства на чистейшем баварском наречии! А мгновение спустя нами предстал пленник дикарей — истощенный и донельзя оборванный европеец лет тридцати. Вместе с ним забайкальцы приволокли перепуганного дикаря, раненого пулей в ляжку. Бедняга, не имея возможности сбежать, прятался за балаганом, зарывшись с головой в сухой тростник, но от острых глаз станишников разве скроешься!

Спасенный назвался Карлом Дрейзером, немецким ученым-археологом. Я с удовольствием рассказал бы тебе, как он попал в эти края (история, достойная пера мсье Жюля Верна) и как очутился в плену у разбойников-мангабатту но… тут я вынужденно умолкаю. Ибо приключения Карла Дрейзера напрямую связаны с целью нашего путешествия, а это не тот предмет, который можно доверять бумаге. Скажу лишь, что мы преисполнены надежды на удачный исход нашего предприятия. Рассказ отбитого у дикарей немца избавил нас от сомнений — мы на верном пути!»