Пронька понятливо кивнул и нырнул за кусты. Урядник уселся поудобнее. Стало легче на душе? решение принято, гадать больше не надо. «Ну, господа черномазые душегубцы, скоро вы увидите, каковы в лихом деле забайкальские казачки! Идолов своих станете на помощь звать, да только не помогут они, идолы-то! Потому как казацкая едрёна мать супротив негритянских божков завсегда брать будет…»

* * *

Посреди поляны пылал огромный костёр. В жару трещали поленья; порой звук был особенно сильным, и тогда в небо взлетали снопы золотых искр. На фоне костра извивались чёрные, как эбеновое дерево, тела: воины мангбатту в танце изображали схватку с воображаемым врагом. Вот трое повернулись спинами к костру, высоко подпрыгнули, издали гортанный вопль — и метнули ассагаи прямо сквозь огонь, в растущие по краю поляны кусты.

Остальные хором взвыли и вскинули руки. В правой у каждого ассагай; в левой — узкий щит и пучок запасных копий. Так носят оружие и азанде, и ваниоро, и племена ваганда, и еще многие племена на Чёрном континенте.

Воины стали отступать, прикрываясь щитами от воображаемого противника. При этом они прыгали и извивались, как бы уклоняясь от брошенных копий. Скоро все трое скрылись в темноте, их место заняла новая тройка: двое тоже со щитами и ассагаями, третий же — с длиннющим, украшенным цветными ленточками кремнёвым ружьём. Сцена повторилась, только владелец ружья, не стал стрелять, а лишь вскинул его к плечу.

— Да убери ты дурную голову, продырявят! — прошипел урядник, дёргая Проньку за рукав. Ассагаи вновь пронизали плотную завесу листвы над их головами, и один сбил с головы Ерофеича фуражку. Урядник шепотом выругался.

Казаки долго, стараясь не шелохнуть ни веточки, ни былинки, подползали к становищу. В любой момент можно было напороться на дозорного, и Пронька, ползший впереди, нарочно вымазал физиономию золой из костра, чтобы та не белела в черноте африканской ночи.

Но, к их удивлению, дозорного не оказалось вовсе. Что ж, тем лучше — забайкальцы, добравшись до края поляны, схоронились в кустах и стали ждать: чего-чего, а терпения у матёрых пластунов хватало. Но мангбатту, похоже, не собирались униматься: они заунывно пели, хлебали что-то из фляг — выдолбленных сушёных тыкв, называемых калебасами, — и время от времени пускались в пляс, размахивая копьями. Урядник поначалу решил обождать, пока дикари умаются и завалятся спать — и вот на тебе, чуть не схлопотал рожном-ассагаем промеж глаз!

Очередная троица вышла к костру, взмахнула оружием, и…

— Всё, станичники! — сплюнул Ерофеич. — Нету боле моего терпения. Бей нехристей, кто в бога верует!