— Барон Виттельсбах, говорите? — на губах Никифораки мелькнула недобрая усмешка. — Известный так же, как граф Никола Румели? И что же, ваше начальство вообразило, что искать его следует в России?

На руританца было жалко смотреть.

— Любопытно, крайне любопытно… — повторил безжалостный Никифораки. — Вот что, любезный, давайте-ка, излагайте все с самого начала и пожалуйста, поподробнее. И, кстати — вы ведь нам до сих пор не представились?

* * *

Барон Эверт перебрал листки, в беспорядке разбросанные на столе. Особой нужды в этом не было — за последние несколько часов, он выучил их наизусть.

Генерал потянулся к шкатулке с сигарами, искоса наблюдая за манипуляциями подчиненного. Химическая зажигательница, как назло, барахлила — сколько владелец кабинета не поворачивал медный краник, пламя появлялось совсем уж крошечное и моментально угасало. Помучавшись с полминуты, Никифораки поставил хитроумный прибор на стол полку и потянулся за каминными щипцами.

— Ну и что мы в итоге имеем?

Эверт невесело усмехнулся. В уголках его глаз залегли глубокие тени; все в ротмистре свидетельствовало о крайней утомленности.

— А имеем мы бледный вид и вялую печень, как говорит один мой знакомец. Кажется, он родом откуда-то с юга. Из Бессарабии, или, может, из Одессы…

Никифораки, раскуривавший бледно-зеленую гавану, от неожиданности поперхнулся и закашлялся. При этом он чуть не выронил щипцы, в которых багрово тлел уголек.

— Однако же, и знакомцы у вас, барон!

— Не поверите, Антон Николаевич, но и за чертой оседлости попадаются весьма толковые люди. Особенно в рассуждении наших с вами занятий.

— И это вы таки хóчете сказать греку с угла Канатной и Малой Арнаутской? — В голосе Никифораки вдруг прорезался отчетливый южнорусский говорок. Начальник штаба Отдельного корпуса жандармов происходил из дворян Екатеринославской губернии; отец его, обрусевший грек, дворянин православного вероисповедания родился в Санкт-Петербурге. Тем не менее, генерал нередко вспоминал о детстве, проведенном у дядюшки, выходца из семьи греческих хлеботорговцев, обосновавшихся в Одессе еще при Павле Первом, и Эверт в такие моменты с удовольствием подыгрывал шефу.

Никифораки отложил сигару.

— Впрочем, простите, барон, я позволил себе несколько отвлечься. — Речь его снова сделалась сухо-казенной, какая только и приличествует жандармскому генералу. — Давайте-ка поскорее покончим с этим делом, а то что-то мы засиделись…

— Признаться, я и сам мечтаю доехать до дома, принять ванну и залечь на подушку минут эдак на шестьсот.

Они провели в здании штаба Отдельного корпуса Жандармов не меньше пятнадцати часов.