Дрейзер потер переносицу. Раньше он носил очки, но во время африканских приключений они потерялись, и теперь бедняга вынужден был склоняться к бумаге, чуть ли не чертя по ней носом — карикатурно-длинным носом прусского студента с забавных картинок в журнале „Нива“.

— Мнэ-э-э… честно говоря, я понятия не имею, как граф Румели собирался вести поиски. Не уверен, что и Леньяр был в курсе: ему было предписано отыскать с воздуха подходящую площадку для базового лагеря экспедиции, высадить нас, а самому поворачивать в Дар-эс-Салам, за грузами для экспедиции. Там же предстояло нанять землекопов — нас предупредили, что местных дикарей можно использовать, разве что, как носильщиков. Видимо, граф планировал для начала опросить этих самых азанте на предмет каких-нибудь тайных, священных, а то и запретных мест. Если руины города лемурийцев где-то там, то дикари наверняка не отваживаются в него заходить. А раз так — у них должны быть какие-нибудь легенды, поверья на этот счет…

— Выходит, нам предстоит опрашивать чертову уйму дикарей? — весело изумился Садыков. — Представляю себе эту работенку, особенно с нашим-то знанием здешних наречий!

Идею взять за основу поисков легенды местных племени, выдвинули Рукавишников с Эберхардтом. Последний особенно упирал на пример Шлимана, отыскавшего развалины Трои по указаниям из Гомеровской „Иллиады“. Эберхардт и составил карту, по которой возил сейчас носом Дрейзер.

Я вспомнил о пирамидке из неизвестного материала с одной угольно-черной гранью, что дожидалась своего часа в багаже — о ней, о таинственном Ключе к тайнам Лемурии, Дрейзер не имел ни малейшего представления. Похоже, граф Румели снабдил своих посланцев лишь самыми общими сведениями, собираясь ознакомить с деталями уже на месте. Что и говорить, разумная предосторожность — но сейчас она грозит обернуться серьезным препятствием. Вместо того, чтобы следовать точным указаниям, придется совмещать разрозненные куски информации. И спросить некого — тело Эберхардта похоронено под миллионнопудовой грудой битого камня, граф Никола Румели бесследно исчез, возможно тоже погиб, Рукавишников в Петербурге и, надо думать, с головой ушел в расшифровку „свинцовых книг“… Садыков прав: задача, стоящая перед ними более всего напоминает царево поручение из сказки: „Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что“.

Что ж, как заметил не самый последний русский поэт: „Сказка — ложь, да в ней намёк“. Пойдем.

И принесем, никуда не денемся…»

II

Садыков с Кабангой утащили тело прочь. Ерофеич увел оглушенного Антипа: «Ничо-ничо, голуба, сейчас водочки откушаешь — враз полегчает! Кости целы, а мясо нарастет, чай не впервой, дело наше воинское…» Смолянинов усмехнулся про себя — запасы «белого хлебного вина» были исчерпаны еще на пароходе, по пути в Александрию, и с тех пор приходилось довольствоваться исключительно напитками заграничной выделки. Слава Богу, на «Леопольдине» имелись солидные запасы кубинского рома и бренди, а уже в Дар-эс-Саламе, готовясь к сухопутной части экспедиции, Антип закупил два бочонка можжевеловой водки «джин». Казачки потребляли нерусское пойло без особого энтузиазма, отдавая, впрочем, должное немалой его крепости. Стюард Жиль как-то раз сделал им грог: разбавил джин водой, добавил сахару, корицы, сока, выжатого из лимона и слегка подогрел. Урядник осторожно попробовал подозрительную смесь, после чего долго и матерно выражался о британских моряках, придумавших этот напиток, а так же о некоторых позорных наклонностях самого стюарда и, в особенности, его почтенной матушки.