Уши заложило от криков. Я открыл глаза и обнаружил, что лежу вовсе не на пороге преисподней. Я распластался на спине под тем же самым помостом, где меня и казнили. Дым и пыль занавесили воздух. Я коснулся шеи там, где жгло и горело. На пальцах осталась темная кровь. Неужто в загробной жизни я буду с отрубленной головой, подумалось вдруг. Кажется, это как-то несправедливо…
Знакомые золотые глаза возникли над моим лицом.
– Ты тоже здесь? – спросил я. – А я думал, что у книжников своя загробная жизнь.
– Ты не мертв. По крайней мере, пока. И я тоже. Я пытаюсь тебя освободить. Сядь.
Лайя обхватила меня и помогла подняться. Мы находились под эшафотом, должно быть, она и затащила меня сюда. Задняя часть помоста полностью исчезла, и сквозь пыль я с трудом различил лежащих ничком масок. Когда я понял, что вижу, медленно осознал, что еще жив. Это был взрыв. Множество взрывов. Школа погрузилась в хаос.
– Это Ополчение атаковало?
– Это я атаковала, – ответила Лайя. – Пророки всех обманули, заставив подумать, что я вчера умерла. Я позже объясню. Есть вопрос поважнее: какова цена твоей свободы?
– Какая цена? – Я почувствовал сталь у шеи и посмотрел вниз. Она держала нож у моего горла, тот самый нож, который ей дал я. Затем вынула две шпильки из волос, но держала их так, что я не мог дотянуться.
– Вот шпильки. Ты сможешь отпереть оковы. А пока кругом смятение, можно выбраться отсюда. Покинуть Блэклиф, как ты и хотел. Но при одном условии.
– Каком…
– Ты выводишь меня из Блэклифа. Провожаешь до тюрьмы Кауф. И помогаешь вызволить оттуда брата.
– Я думал, твой брат в…
– Нет. Он в Кауфе. И ты – единственный из всех, кого я знаю, кто когда-либо там бывал. Ты многое умеешь и сможешь помочь мне добраться на север. Тот твой туннель – никто о нем не знает. Мы можем воспользоваться им, чтобы сбежать.
– Решайся, Элиас. – Облако пыли, что скрывало нас, медленно рассеивалось. – Времени нет.
Я раздумывал лишь миг. Лайя предлагала мне свободу, не понимая, что даже закованный в цепи, перед лицом смерти я уже был свободен, потому что свободной стала моя душа. Она освободилась, когда я отринул извращенные взгляды моей матери. Освободилась, когда решил, что стоит умереть ради того, во что веришь.