— Эй! — Я встал на месте. — Санек не привык бегать от опасности.

Отовсюду появляются темные тени, окружая нас.

— Стоять, бля! — раздался гнусный голос.

— Хуясе, фраерок, телочку нам привел, ыхыхы!

— Да это пендос вонючий!

Из темноты вышел ухмыляющийся тип в кожаной безрукавке на голое тело. Довольная харя покрыта шрамами, так же, как и сухие жилистые руки, в которых он держит обрез охотничьего ружья. Чем обдолбался этот урод, что ему пох на мороз?

— Слы, подстилка амерская, — обратился он к прижавшейся ко мне Маше, — перед оккупантами ножки, значит, раздвигаем… Нехорошо про своих забывать. Наказать за блядство надобно, верно, пацы? Да ты не боись, шлюшка, ща отсосешь всей братве, и мы тебя и америкоса твоего отпустим!

Я почувствовал, что Маша мелко дрожит. Ее рука потянулась к кинжалу.

— Ты как с девушкой разговариваешь, мудак! — выкрикнул я.

— Опа, это хуепутало по нашему базарит! — изумился главарь.

— Пособник ебаный! — прошипел кто-то из гопников.

Я спокойно вытащил сигареты и закурил, даже не пытаясь достать револьвер. Вот еще, тратить патроны на этих ублюдков.

— А ты сам-то кто такой? — выпустив струю дыма, спросил я. — Что за беспредел?

— Смелый, хуля… — главарь сплюнул. — Ниче, бля, ща подрежем тебя малость, позырим, как запоешь. Я — Груздь! Здеся, на Локомотивном, я главный. То шо ты, фраерок, у пендосов шестеришь мне до пизды, но раз сюды сунулся, заплатить должон. Гони все, чо есть, чушкан.

Груздь осклабился, сверкнув железными зубами:

— И телку нам. Иль очко свое. Выбирай, чем заплатишь?

Гопари загоготали.

— А что, может один на один? — предложил я. — Или это не по понятиям?

— Ы! По понятьям! Эта можна! Эт мне по нраву! — обрадовался Груздь. — Разойдися, братва!

Ублюдки расступились, освобождая пространство. Вожак сунул кому-то обрез, скинул безрукавку, яростно вращая глазами.