— Двадцать пять плетей!

Хлещет он слабенько и неуверенно. После пяти ударов встаю, отбираю у него плеть и передаю Паксу:

— Давай ты, этот извращенец и ударить толком не может.

Зато может Пакс, вне всякого сомнения.

Бойцы ропщут, им трудно принять мои правила. Золотые так себя не ведут, у них не принято жертвовать собой. Каждый сам за себя, а вождю не пристало унижаться. В ответ на возмущенные выкрики, я спрашиваю: разве плети хуже изнасилования? Разве Нила не одна из нас?

Так же как алые, как черные — как все цвета.

Пакс очень старается не усердствовать, но это Пакс. Когда он заканчивает, моя спина похожа на сырую пережеванную козлятину. Встаю, стараясь изо всех сил удержаться на ногах. Смотрю на звезды, почти не потускневшие в утреннем свете. На глазах слезы, хочется завыть, но я снова говорю.

Объявляю, что каждый, кто совершит подобное, будет вот так же хлестать меня перед всем строем. Бойцы испуганно глядят на мою спину, на Тактуса, на Пакса.

— Почему вы идете за мной? — спрашиваю. — Потому что я сильнее? Нет, сильнее всех Пакс! Умнее? Виргиния умнее. Вы идете за мной, потому что не знаете, куда идти. Я знаю!

Подзываю Тактуса, он приближается робко, как новорожденный ягненок. На смуглом лице страх и неуверенность от встречи с непонятным. Он не знает, каких диких поступков от меня еще ждать.

— Не бойся, — говорю ему, снова привлекая к себе, — не бойся, засранец, иди сюда. Мы с тобой братья теперь. Кровные братья.

Я усвоил свой урок.

37 Юг

37

Юг

— Чушь собачья? — возмущенно переспрашиваю я, шипя от боли в израненной спине, которую Виргиния обрабатывает бальзамом. — Почему это вдруг?

— «Человек меряется тем, как он употребляет власть», — передразнивает она. — Укоряешь его цитированием и тут же сам козыряешь Платоном.

— Платон старше, почему бы не козырнуть… Ай!

— А насчет кровных братьев вообще ерунда. С тем же успехом ты мог назвать его любимым племянником.

— Ничто так не сближает, как испытанная вместе боль.