Полковник рассмеялся.
– Подумать только, Алекс!.. Я здесь только потому, что тебя всё ещё жжёт чувство вины за смерть сестры много лет назад. Это ли не ирония, а? Ты сломался многие годы назад, но осознал это лишь сейчас. Уже после того, как решил, что тебе нужно великое дело и великий враг. И ты назначил этим врагом, этим творящим все мыслимые и немыслимые злодеяния меня! Ты так хотел найти виноватого, что в итоге свалил всё на меня! На
Фрэнсис снова рассмеялся – уже куда громче и злее.
– Это инфантилизм, Алекс, – уже без тени намёка на иронию или смех произнёс Фрэнсис. – Дети тоже никогда не признают своей вины, они всегда говорят «это не я, она сама сломалась». Так же и ты. Не удивляйся – ребёнком в некоторых поступках можно остаться и в тридцать, и в пятьдесят лет. Это не плохо само по себе, но только не в нашей с тобой ситуации. Я знаю, Алекс, правда бывает горькой, но смирись – не бывает двух правд в одно и то же время, в одном и том же месте. Ты просто должен это понять и принять, потому что бесконечно так продолжаться не может. У тебя просто нет выбора!
Стул вместе с трупом полковника исчез, а перед нами появилось огромное зеркало, в котором отражались окружающая нас мгла и мы с Коннорсом.
– Значит, так, Алекс… – Фрэнсис достал из-за спины серебристую «беретту», передёрнул затвор и нацелил её на моё отражение в зеркале. – Если без лишних игр, то сделаем так.
Сейчас перед тобой снова будет выбор, но на этот раз настоящий.
Ты можешь признать, что ты и только ты виноват во всех событиях, что произошли в этом городе в последние дни. Признать, что хватит убегать от реальности и твоё существование причиняет боль лишь тебе и всем вокруг. Признать, что в твоей жизни уже давно нет никакого смысла, кроме боли. Признать всё это… и исчезнуть, разорвав этот порочный круг.