Сарк должен был погибнуть в первый же раз, когда попытался подчинить себе Ткача. И уж совершенно точно не должен был пережить столько сеансов. Гоблека нисколько не сомневался, что работа с Ткачом коренным образом изменила магоса. Он перестал быть человеком давным-давно.

Но чем же он тогда стал? Богом? Демоном? Эвдемоническим духом? Иногда Гоблеке верилось, что душа Сарка сгорела много лет назад, и что-то другое, какая-то разумная эфирная сущность поселилась в нем, нося плоть магоса, словно одолженный плащ. В редкие моменты ясности Сарк всегда просил выпустить его из клетки, и Гоблека не был уверен, что с ним говорит именно он. Это не магос умолял выпустить себя из железной клетки. Это тварь, живущая внутри, просилась наружу из оков плоти.

А теперь даже эта оболочка практически износилась. Им срочно требовалось найти замену, особенно если они собирались выполнить запрос Короля и увеличить производительность.

Гоблека услышал чьи-то шаги по металлическим ступеням у себя за спиной, даже несмотря на рокот Ткача.

На платформу поднимался Давинч, буквально таща за собой мощного мужчину в черном плаще. Руки незнакомца были скованы наручниками, и он горбился от боли. Давинч то и дело понуждал его двигаться вперед. Но при этом лицо татуированного головореза буквально светилось от удовольствия.

— Я его взял, — заявил он.

Гоблека подошел ближе. Человек в плаще стоял, опустив плечи и склонив голову. Он дышал так, будто только что пробежал марафон. С пальцев рук и цепи наручников срывались капли крови.

Гоблека протянул руку, схватил пленника за подбородок и посмотрел ему в лицо.

Эйзенхорн. Великий и могучий Грегор Эйзенхорн. Глаза мертвы и безжизненны, кожа бледна и покрыта пятнами. Из носа стекает струйка крови. Ему трудно дышать. Гоблека внимательно разглядывал врага и видел застарелые шрамы, старую аугметику под плащом, шины и серво-усилители на ногах. Этот человек зачах и сломался, причем задолго до того, как столкнулся с Давинчем.

— Я ждал этого мига, — сообщил Гоблека. — Знаешь, я его себе даже представлял. Думал, что скажу я, что скажешь ты. Но ты меня разочаровал. Я ждал большего, а вижу перед собой больную развалину. Старую к тому же. Нет, серьезно, я разочарован.

— Представь себе, — просипел Эйзенхорн, с трудом вставляя слова между хриплыми вдохами, — мне наплевать.

— О! — осклабился Гоблека, картинно изображая страх. — В тебе еще что-то осталось, да? Старый стержень? Тебе ведь и самому хотелось бы в это верить, да? Давай, покажи мне все, что есть, чтобы я потом людям рассказывал, что сломать тебя было непросто.