Парнишка, державший дымящийся запальный шнур, плакал – перемазанное сажей лицо прорезали дорожки слез. Непонятно, то ли дым попал в глаза, то ли его ранило, то ли он ревел из-за всего этого ужаса. Пек хлопнул его по плечу, плеснув из ведра грязной водой. Говорить что-то смысла не было. Паренек отозвался беспомощной кривой улыбкой, потом Майер выхватил из его руки запальный шнур и что-то заорал.

– О нет! – Пек снова рухнул на колени на содрогнувшийся склон холма и зажал ладонями уши, превращая гомон в гулкий шепот, похожий на тот звук, который слышен, если приложить к уху морскую раковину.

Единственное, что здесь можно сказать, – лучше стрелять самим, чем чтобы стреляли по тебе. Но те бедолаги, на которых было направлено их орудие, тоже принадлежали к разряду тех вещей, о которых лучше не думать.

В такие времена лучше вообще ни о чем не думать.

Он крепко-накрепко закрыл глаза.

* * *

В ухе Сувала что-то треснуло, словно удар бича, посыпался ливень острых щепок, что-то ударило его по спине, и он съежился. С дерева неподалеку отломилась ветка и рухнула на землю посреди общего разгрома.

– Боже, помоги! – прошептал он, поднимая голову.

Кто-то плакал. Кто-то кричал. Кто-то горел. Сувал увидел, как горящий, шатаясь и корчась, добрался до реки и хлопнулся в воду. Кто-то тащил безвольное тело товарища, ухватив под мышки. Вот он упал, опрокинув раненого поверх себя, потом поднялся и снова упрямо потащился дальше. Отчаянно пытаясь спасти своему другу жизнь – или получить возможность спасти свою собственную.

Трясущимися руками Сувал подобрал свой помятый шлем и надел его, вывалив себе на голову пригоршню грязи и даже не заметив. Какое-то время возился, пытаясь застегнуть пряжку под подбородком, прежде чем понял, что она сломана. Его копье куда-то отлетело, он принялся оглядываться, но рядом валялся лишь чей-то меч, и он подобрал его. Он понятия не имел, что с ним делать; это был первый меч, который он держал в руках за всю жизнь.

Мурезин сказал, что им вообще не придется драться, а просто одеться в мундиры ради какого-то тщеславного человека, чтобы он мог сказать, что у него есть Гуркский легион. Они от души посмеялись над ним, распивая вместе плохой чай – хорошего чая в этой треклятой стране не достать нигде ни за какие деньги. Насчет сражения Мурезин ошибся. Впрочем, Мурезин упал в реку вместе с другими, когда обрушился мост. Позднее на берег вынесло несколько трупов, но Мурезина среди них не было.

Сувал тогда сказал, что это очень хорошо, что Гуркскому легиону не придется сражаться, потому что он в жизни не держал оружия и к тому же не был гурком – фактически он с трудом понимал их язык. Но все что угодно было лучше, чем жизнь в трущобах Адуи, где никто не даст тебе работу, если у тебя смуглое лицо. В Тазлике он был писцом, у него была маленькая чистая контора, продуваемая прохладным ветром с моря. Главным образом он переписывал священные тексты и еще вел некоторые счета – работа довольно скучная, но хорошо оплачиваемая. Как он молился сейчас, чтобы дожить до того времени, когда ему снова будет скучно! Где-то слева опять оглушительно грохнуло, и Сувал снова пригнулся. Видит Бог, то была совершенно другая жизнь, которой жил совершенно другой человек в каком-то совершенно другом мире. В мире, который не был объят огнем и не разлетался на части. В мире, где пахло морской солью и цветами, а не дымом и ужасом.