В звоне колоколов Великие Вороны взмыли в дымный воздух и кружили над крышами, образуя пронзительный, внушающий ужас эскорт. Сначала их были сотни, потом тысячи. Они кружили над Даруджистаном, словно чтобы накрыть его тьмой, накрыть саваном тело внизу.
А сразу за Напастиным городком одинокий мечник, поднимающийся на первый из Гадробийских холмов, остановился и чуть повернул изуродованное лицо в сторону ужасной музыки колоколов и птиц, и в глазах его… да никто не знает, что там у него было.
И он повернулся к Даруджистану спиной и пошел дальше. То, что идти ему некуда, по крайней мере сейчас, значения не имело. У одиночества – свой путь, годный для того, кто не хочет делить тяготы. Одиночество – неподходящий попутчик для вечно потерянных, но другого они не знают.
В это же время другой человек в кольчуге сидел в таверне Напастиного городка. Идею провожать процессию в городе он считал слишком… безвкусной. Каллор терпеть не мог похорон. Прославление неудачи. Купание в пафосе. Все живые вынуждены смотреть в улыбающееся лицо смертности – нет, это не для Каллора.
Он предпочитал в это улыбающееся вонючее лицо бить – прямо меж гребаных глаз.
Таверна была пуста: никто, похоже, не разделял его чувств; и его это устраивало. Всегда устраивало.
По крайней мере, так он повторял себе, глядя на украденную кружку плохого эля и слушая шум жутких колоколов и стервятников-переростков. И этот хор был до странности знакомым. Смерть, развалины, скорбь.
– Слышишь? – спросил он у своей кружки. – Нашу песню играют.
Дымка зашла в «К’руллову корчму»; там оказалось пусто, не считая историка, который сгорбился за своим любимым столиком, уставившись на грязную столешницу. Дымка подошла ближе.
– Кто умер?
Дукер не поднял головы.
– Не
Она помолчала.
– Ты проверял Хватку?
– Она ушла четверть колокола назад.