Но тут локомотив гудит-глушит этот шепот снова, потом состав вздрагивает, в судороге или в пробуждении – дрожь от него пробегает вперед по рельсам, как ток по проводам – и сдвигается с места.

Тамара видит, что дальше к заставе еще не все собрано, но змею не терпится, он хочет заглотить еще кусочек земли, который глупые люди кладут ему в пасть. Но как остановить его?

Тамара не успевает, не успевает ничего сделать.

Рядом стоит трактор, но Тамара не умеет его водить, она не сможет выкатить его на пути, да трактор и не помешает этой махине; та сметет его в мгновение ока.

Тащатся уже с последней стальной пластиной, устилают ей дорогу поезду.

И тут она видит – Мишель.

Ее волоком волокут люди в плащах. Она упирается, пытается бить их кулачками – и вдруг вырывается, бежит вперед, и бросается наземь прямо перед ползущим на нее тепловозом.

Кидается на рельсы, обнимает шпалы, голову кладет под круглые неотвратимые ножи. Люди в плащах – к ней, поезд притормаживает, кажется, она вцепилась мертвой хваткой – и готова умереть по-настоящему, а не притворно, как Тамара, когда выходила на рельсы перед казацкими дрезинами.

Тамара бежит босыми ногами по острому гравию к трактору – и в прицепе видит канистру, из которой его заправляли. Больше ничего нельзя. Хватает канистру – в ней плещется-бултыхается что-то. В кармане зажигалка есть. Все, больше ничего не успеть другого.

Она с этой канистрой, с зажигалкой – к людям, которые ровняют тот самый предпоследний-последний рельс.

– Уйдите! Уйдите!

Люди отшатываются. Не слышат ее, но понимают.

Она видит – подбегает ее Сережа, измазанный чем-то, орет как рыба на остолбеневших людей. Потом – на нее.

И тут – Ленька Алконавт с плеча сдергивает автомат и на обоих наводит. И Свиридов тоже целится из своего.

Полкан хватает Тамару за руку.

– Пусти!

– Пускай едет к ебеням! Насрать на Москву! Гикнется, и хер с ней! Мы не будем тут ради этих скотов дохнуть!

– Нет! Нет!

– Тамара! Не сходи с ума!

– Нет! Не смей! Ты обещал! Обещал мне! Обещал поверить!