Он возвращается к окну, берется руками за решетку.
– Теперь все равно. Они уже здесь, так что все равно. Делай, что хочешь.
– Скажи своим, чтобы выпустили меня!
Но отец Даниил не смотрит на него – а значит, и не слышит. Приближаться к нему Егор опасается – это все может быть уловкой, нельзя дать ему снова завладеть пистолетом. Егор отходит к запертой входной двери и колотит в нее кулаком.
– Эй! Кто там?! Отоприте! Слышите? Але!
На лестнице кто-то кричит, громыхает дверь подъезда – но до изолятора никому нет дела; а ведь нужны еще и ключи!
– Лезут!
Отец Даниил, на лице багровые отсветы, показывает пальцем на что-то во дворе и смеется, смеется и бормочет:
– Лезут. Что посеяли, то пожнете. Гибель граду сему. Буря. Буря.
Егор, не спуская его с неверного прицела, тоже подходит к окну – и видит. Один из вагонов разошелся, вывернулся наружу неровно рваным железом, как ножом открытая консервная банка, из провала дышит огонь, и что-то там внутри копошится, черное и живое – копошится, кажется, молча и бесстрастно, хотя должно бы корчиться от боли – в этом тысячеградусном аду.
– Это
Они там, и они сейчас выберутся наружу.
– Останови их! Останови их, слышишь?!
Егор хватает его за ворот, трясет, орет ему в его смеющуюся рожу:
– Их надо остановить! Прикажи им! Остановить, да! Давай, тварь! Ну?!
Тот болтает головой:
– Остановить?.. Их нельзя остановить, в этом-то и дело.