Она была сломлена, разбита, как и он, – но она все еще верила в справедливость, старалась быть сильной и доброй. Прогибаясь под тяжестью своего кровавого прошлого, она все равно выбирала свет. А Рамсон повернулся в сторону тьмы.

Сердце – твой компас, шептал Иона. Если бы у него снова появился выбор, что бы он сделал? Когда раскаленное клеймо коснулось его, Рамсон сдался.

30

30

Мир вокруг никак не приходил в равновесие, и голова пульсировала от боли. Ана неохотно просыпалась. На закрытые веки падал тусклый свет, и отовсюду был слышен скрип. Что-то холодное сковывало оба ее запястья. Она распахнула глаза. Из небольшого окна, находящегося высоко на противоположной стене, виднелась луна, освещающая деревянные брусья на потолке. Пол под ней наклонялся то в одну, то в другую сторону в такт скрипу. Она была в фургоне.

– О, ты проснулась.

Сердце Аны ушло в пятки. В темном углу у двери виднелась фигура человека. Она попыталась дернуться, но ее руки удерживали ее у стены. Под слоями шифона и шелка платья виднелись кандалы. Она была прикована.

Разум затуманила паника. Она призвала силу родства, инстинктивно ощущая присутствие пульсирующей крови вокруг, но ничего не произошло. Божевосх. Вот причина отсутствия ясности в мыслях и неотступающей тошноты.

Мужчина подался вперед, его длинные пальцы были сцеплены в замок. Лицо было бледным, а глаза такими черными, что посмотреть в них было все равно что заглянуть в бездну. Вид его навевал воспоминания о темных подземельях, холодных каменных стенах и горьком привкусе крови во рту. Ана отшатнулась.

Садов улыбнулся.

– И снова здравствуй, Кольст принцесса.

Ане стало тяжело дышать, а собраться с мыслями вовсе не представлялось возможным. Руки тряслись в кандалах. На языке остался вкус божевосха: горький и кислый. Она слышала шепот. Монстр. Ана ухватилась за первый вопрос, который пришел ей в голову.

– Куда ты меня везешь?

– Во дворец Сальскова, – он посмотрел на нее, как будто она была драгоценным камнем. – Кольст императрица будет очень рада снова тебя увидеть.

Ее императорское величество. Он мог говорить так лишь об одном человеке. Морганье. У Аны кружилась голова; воспоминания о ее нежной тетушке чередовались с эпизодами из рассказа Тециева о хладнокровной, расчетливой убийце.

Но Морганья не была императрицей.

– Мой брат, – сказала Ана. – Мой брат является императором. И он будет рад меня видеть.

Губы Садова расползлись в улыбке. Это была та же мягкая улыбка, с которой он уводил ее в самые темные закутки подземелий дворца.