– Wananbe o-caradiu ti-Aeta ba-okarin shi, kajadi-se! – сказал Кхарн. – Я приготовил для твоего хозяина подарок, раб!

– Подарок? – спросила меня Райне. – Какой еще подарок?

– Не знаю.

Мой взгляд задумчиво перебегал с ее недоуменного лица на безэмоциональное лицо Кроссфлейна.

Вечный прервался, и, клянусь, все его голубые глаза повернулись к нам.

– Yukajjimn kajadin bi thumdein. Yuramyi caramnte ti-kousun ti-yukajjire, eza rakanyi caramnte ti-osun jia.

Кровь отхлынула от моего лица, сменившись на нечто холодное и острое, словно выхваченный из ножен на рассвете стальной клинок. Я гневно посмотрел на Смайт.

– Что? – спросила она. Недоумение не сходило с гладкого камня, которое она считала своим лицом. – В чем дело?

– Как вы могли? – спросил я тихо, глядя на нее свысока.

Вечный не замечал этого и продолжал говорить со сьельсинским котелихо.

– Как вы могли? – повторил я.

Кроссфлейн схватил меня за плечо и попытался развернуть:

– Что он сказал? Марло, выражайтесь яснее!

В свете голограммы волосы и бакенбарды старшего офицера казались особенно белыми, как снег. Их со Смайт лица напоминали маски из слоновой кости.

– Сагара сказал, что он передаст сьельсинам пять тысяч рабов-людей, – прорычал я, – рабов, которых вы, – здесь я забыл об осторожности и здравомыслии и ткнул Смайт пальцем в грудь, – ему привезли.

Маски из слоновой кости превратились в мраморные.

Я мотнул головой в сторону Сагары и его безмолвных детей:

– Значит, вот что вы ему привезли? Это обещанная плата, да, Смайт?

Рыцарь-трибун отвернулась:

– Двадцать тысяч. Из наших колониальных запасов.