Под их ногами лежал сплошной ковер бархатистого мха. Едва осознавая, что он видит, не веря собственным глазам, Смит озирался вокруг, всматриваясь в зеленый полумрак под деревьями. Кругом царила полная, абсолютная, какая-то даже мистическая тишина. Порой ему казалось, будто в листве над головой происходит какое-то шевеление. Там была жизнь: то ли маленькие зверьки резвились на ветках, то ли птицы порхали в листве, но он и сам не знал, чудится ли ему это или нет. Пару раз ему показалось, будто он услышал отголосок птичьей трели, но она оставила какое-то странное впечатление: словно мелодия сначала зазвучала у него в ушах, и, лишь когда она замерла, это дошло до его сознания. И не раз и не два он слышал подобное пение или замечал чье-то суетливое шевеление в ветвях, но, видно, жизнь здесь, в этом зеленом сумраке, не отличалась изобилием.

Они неторопливо продолжали свой путь. Он мог поклясться, что один раз видел молодого пятнистого оленя, смотревшего прямо на него широко раскрытыми печальными глазами из своего укрытия в зарослях ветвей, но когда он всмотрелся внимательно, то уже ничего не увидел, кроме дрожащих листьев. А однажды ухо его уловило эхо далекого звука, который он тоже не сразу услышал, а воспринял только тогда, когда все уже стихло: ему показалось, что это было звонкое ржание жеребца. Впрочем, все это не имело большого значения. Девушки все вели их за собой по мягкому ковру цветущих мхов, кружа вокруг них, словно воркующие голубки, и напевали всего одну мелодию: «Ивала… Ивала… Ивала…» — в бесконечной гармонии высоких и низких нот.

Они продолжали шагать, как во сне; мимо них, словно в кино, плавно скользили стволы деревьев, устланные цветущим мхом поляны, — а вокруг царила тишина, как и прежде. И Смита все больше и больше мучила мысль, что где-то рядом, за деревьями, прячется жизнь. «Уж не начинаются ли у меня галлюцинации», — думал он, поскольку никаким сочетанием веток, листьев и теней нельзя было объяснить, что морда дикого кабана, которая — он готов был в этом поклясться — вдруг высунулась из зарослей и уставилась на него своими маленькими бесстыдными глазками, через мгновение скрылась, растворившись в тени.

Он заморгал и протер глаза — его охватил страх: уж не теряет ли он рассудок. Однако уже через минуту он опять неуверенно всматривался в просвет между двумя деревьями, низко опустившими свои густые ветви. Только что, как ему показалось, он видел великолепного белого оленя, который замер на миг, настороженно вздернув голову, и странным, очень странным был взгляд его испуганных глаз, в которых читалось желание, предостережение, страх… и какой-то… стыд, что ли. Но он тут же пропал в тени густой листвы, стоило Смиту обернуться.