Вот одна из женщин вышла из толпы и бесшумно прикрыла дверь в спальню, лишив собравшихся возможности смотреть на свою хозяйку.

— Ну что рты разинули! — сердито заворчала она на своих подруг, — Нашей госпоже не понравилось бы, что мы на нее вот так глазеем, ведь отец Гервас еще не отпустил ей грехи.

Служанки, тихонько перешептываясь, послушно закивали чепчиками. Через пару секунд послышался шум, толпа раздвинулась и пропустила горничную Джирел, прижимающую к покрасневшим глазам платок. Она привела с собой отца Герваса. Кто-то распахнул перед ними дверь.

Горничная, спотыкаясь, направилась к кровати, не отнимая платка от глаз, залитых слезами. Она почувствовала, как за ее спиной происходит что-то странное. Через секунду она поняла причину своего беспокойства. Толпа вдруг замерла, и наступила мертвая тишина. Горничная растерянно оглянулась. В дверях застыл отец Гервас, на лице его было написано несказанное изумление.

— Дитя мое, — проговорил он, заикаясь, — а где же твоя госпожа?

Девушка перевела взгляд на кровать. Но там никого не было.

Простыни не были откинуты, как это бывает, когда человек встает с постели, они лежали так же, как если бы все еще накрывали Джирел. В том месте, где она лежала, все еще сохранилась вмятина от ее тела, а простыни хранили его тепло. Никаких следов свежей крови на полу. А леди Джирел и след простыл.

Отец Гервас сурово сложил руки на нагрудном серебряном кресте; лицо его, обрамленное седыми волосами, выражало скорбь.

— Наша дорогая госпожа слишком часто впутывалась в дела недозволенные, темные, — бормотал он сам себе, сжимая крест, — Уж слишком часто…

А за его спиной женщины крестились дрожащими руками, а внизу лестницы испуганные голоса шептали: «Дьявол похитил тело и душу Джирел Джори прямо со смертного одра».

Джирел хорошо помнила, как это было: крики, стоны, звон мечей, топот копыт… и вдруг что-то острое больно вонзилось ей в бок. Голова закружилась, глаза застлал туман, она уже ничего не видела и не слышала, только откуда-то издалека доносились приглушенные голоса. И вот она уже легко и умиротворенно парит над темными водами моря во время отлива, течение которого как бы тянет ее за собой, голоса слабеют, становятся все тише, и боль уходит вслед за ними куда-то вдаль и наконец растворяется в дымке и исчезает.

Потом она видит свет. Она не совсем понимает, что происходит. Отлив уносит воды в море, манит ее за собой, обещая покой, и ей хочется этого покоя, очень хочется. Но свет удерживает ее. Она начинает сопротивляться и наконец открывает глаза. Веки подчиняются ей неохотно, будто уже отвыкли повиноваться ее воле. Сквозь густые ресницы она видит, что лежит неподвижно и спокойно наблюдает, как жизнь втекает обратно в тело, которое она уже почти покинула.