Шли не всегда гладко, возникали и затруднения. Некоторые галереи оказались блокированы переборками и нередко приходилось разворачиваться и, возвращаясь уже пройденным путем, уходить по другой галерее в поисках проходного пандуса или лестницы. Благодаря продуманному устройству паутины – разветвлениям на восемь сторон света и многократно дублированным переходам – обходная дорога до сих пор находилась. Но чем ближе к поверхности – тем больше повреждена была шахта, и Серега в глубине души опасался, что в один прекрасный момент их везение закончится и альтернативного пути они не найдут. И еще больше опасался того, что перегон на минус третьем, единственная известная нитка на поверхность, окажется перерезанной.

– Может, послать за ним? – нарушил молчание Илья. – Пятнадцать минут сидим…

– Перетопчется, – отозвался Пашка. – И это… если он опять скулить о возвращении начнет – втащу. Ей-богу… И без него тошно.

Серега, осторожно откинувшись на спинку ржавого железного стула, погасил планшетник и снова оглядел комнату, залитую бледным рассеянным светом фонаря. Очередной узел, попавшийся на пути, оказался жилым, и остановиться на ночь решили здесь. Когда-то это был рабочий кабинет. Высокий потолок – метра четыре, если не больше – в незапамятные времена отделанный мягкой пенопластовой плиткой, которая, давно уже отвалившись, лежала теперь на полу; обои – впрочем, грязное серое нечто вряд ли можно было обозначить этим теплым домашним словом; железный стол в стиле делового минимализма и такие же диванчики с трухлявыми насквозь подушками; длинный журнальный столик со стеклянной столешницей – стекло помутнело, пожелтело и выглядело далеко не так презентабельно, как в самом начале своей карьеры; и вишенкой на торте – труп хозяина. Мумия в углу, похожая на отощавшее с голодухи чучело. Труп-образец. Не буянил, не убивал ближнего своего, не грабил, не грызся за выживание... Тихо-смирно отошел в мир иной. В отличие от рублевского упыря.

После Гексагона жилые узлы встречались им постоянно. В некоторых лежали трупы, бывало что и целыми семьями – но большинство стояли пусты. Не совсем понятно, как осуществлялся доступ – централизованно или по индивидуальным допускам – но получалось, что с началом войны в комплекс все же начали спускаться люди. Обстановка в узлах была самая разнообразная – но они давно уже перестали ее рассматривать. Приелось. Можно переночевать? И хорошо. Даже на прописные истины оборудования лагеря, которые раньше соблюдались неукоснительно, Серега, откровенно говоря, начал постепенно забивать. Устал. И не просто устал физически, хотя эта усталость присутствовала в полной мере – а морально. Осточертело до блевотины. Дорога была бесконечной – горизонт за горизонтом, километр за километром… Только серый бетон, черные коридоры, пандусы, узлы, галереи… Дом казался невероятно далеким, словно с другого края галактики. Да, собственно, так и было. Месяцы дороги. Три месяца и двадцать два дня. И даже некоторые воспоминания о нем уже начали блекнуть, подергиваясь тонким слоем серой пыли забвения…