Она не заметила, когда потекли слезы.
Андиаминские Высоты поднимались перед ней: дворцовые крыши, колонны, террасы, яркий мрамор под лучами утреннего солнца, блеск меди и золота.
Тишина… привороженная к этому месту.
Она запретила инкаусти следовать за ней. Всякий протест, который они могли бы высказать, остался непроизнесенным. Недоверчивой и неверной походкой шла она по мрачным залам Аппаратория. Скорее плыла, нежели шла, настолько велик был ее ужас… Надежда, величайшее из сокровищ беспомощных, способность предполагать знание, недоступное обстоятельствам. И пока она скрывалась в покоях Нареи, Эсменет всегда могла надеяться, что ее мальчик сумел спастись. Подобно рабыне, ей оставалось питаться и упиваться надеждой.
Теперь же перед ней лежала нагая истина. Истина и опустошение.
Безмолвие… нутряное ощущение пустоты, овладевающее прежде бойким и бурлящим местом, если лишить его движения и жизни. Ограбленные покои. Тусклые в сумраке золоченые панели, холодом дышат наполненные благоуханным пеплом курильницы – даже сценки, вышитые на шторах, кажутся бурыми и словно осенними. Лужи засохшей крови пятнают и марают полированные полы. Отпечатки сапог. Отпечатки ладоней. Даже контур лица, запечатленный шероховатой бурой линией. В каждом встречном коридоре искала она бледный отсвет, всякий раз исчезавший при ее приближении.
Скорлупа, раковина, понимала она, – череп о многих покоях. Ее собственный дом.