— О боже, — вздохнула Жюли, — как жаль, что я не умерла!

В ее словах не было какого–либо обвинения в его адрес, она вовсе не хотела сказать, что это он хоть в чем–то виноват, она вообще не вкладывала в свои слова и частицы настоящего чувства, просто как бы продолжала разговор, прерванный вчера вечером.

— Для чего все это, скажи ради Бога, было нужно, Чик? — спросила она.

— Мне нравится Винс, но он такой бестолковый, такой непутевый, он никак не может повзрослеть и по–настоящему взвалить на себя бремя жизни; он всегда как бы продолжает играть в свои игры, вообразив, будто но само воплощение современной, хорошо организованной общественной жизни, человек из истэблишмента, чистый и простой, в то время как он таким совсем не является. Но он еще такой молодой, такой зеленый.

Он тяжело вздохнула. Именно этот воздух совсем остудил пыл Чика, потому что воздух этот был холодным, равнодушным, он лишний раз только подтверждал, что Винс как бы перестал для нее существовать. Она списала его со своего жизненного счета, отторгала от себя еще одно человеческое существо, перерезая пуповину, которая связывала ее с Винсом, и вкладывала в констатацию этого факта столь ничтожные эмоции, что со стороны можно было подумать, будто она возвращает книгу, взятую в домовой библиотеке.

Вот незадача–то, подумал Чик, а ведь этот человек был твоим мужем. Ты любила его. Ты спала с ним, жила с ним, знала о нем все, что только можно было знать — фактически, ты знала его куда лучше, чем я, а он мой брат уже больше времени, чем ты прожила на этом свете. Сердце у женщин, решил он, тверды как камень. Ужасно тверды.

— Мне… э… надо отправляться на работу, — испытывая неловкость произнес Чик.

— Это ты для меня поставил кофейник на огонь?

— Разумеется!

— Принеси мне кофе сюда, Чик. Пожалуйста.

Он пошел за кофе, она в это время одевалась.

— Старый Кальбфлейш толкал речь сегодня утром? — спросила Жюли.

— А черт его знает.

Ему даже как–то в голову не пришло включить телевизор, хотя он и прочел вчера вечером в газете о том, что такая речь намечается. Ему было решительно наплевать на все, о чем бы там ни толковал этот старец.

— Тебе на самом деле нужно топать в свою карликовую фирму и браться за работу?

Она глядела на него в упор, и он впервые, пожалуй, увидела, какие красивые у нее глаза, они напоминали хорошо отшлифованный бриллианты, великолепные качества которых особенно проявляются, когда на них падают лучи света. У нее была также несколько необычная квадратная нижняя челюсть и чуть крупноватый рот, ее неестественно красные губы загибались уголками книзу, как у древнегреческих трагедийных масок. Фигура у нее была просто отличная, с закругленными формами, и она хорошо одевалась, вернее, выглядела великолепно, что бы на себя она не одевала. Ей шла любая одежда, даже хлопчатобумажные платья массового пошива, доставлявшие столько неприятных минут другим женщинам. Вот и сейчас она стояла все в том же оливкового цвета платье с круглыми черными пуговицами, в котором она была вчера вечером — дешевое платье, но даже в нем она выглядела элегантно. У нее была аристократическая осанка и благородная структура скелета. На это указывали ее скулы, ее нос, ее отличные зубы. Немкой она не была, но происхождения явно нордического — то ли шведских, тол ли датских кровей.