— Рыжиков, — вздох облегчения, как шелест листвы при внезапном порыве ветра, вырвался из двадцати девяти легких.

Славка медленно — вдруг передумает? — поднялся из-за парты и застыл.

— Можно с места, — учитель с легким интересом рассматривал ученика.

Остатки надежды стремительно улетучились, и следом за ними начало быстро таять самообладание. В голове настойчиво вертелось: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?» Надо сказать, на редкость не к месту. Василий Иннокентьевич преподавал не литературу или историю, а физику, и там не было места былым сражениям и их красочным литературным описаниям. Диким усилием воли Славка попытался сосредоточиться, и кто-то словно милостиво сменил пластинку: «Пифагоровы штаны во все стороны равны». Но и этот стишок никуда не годился, и Рыжиков об этом прискорбном факте смутно догадывался. Затравленный взгляд скользнул по просветленным лицам товарищей, по обложке закрытого — хоть бы одним глазком взглянуть! — учебника, и догадка переросла в уверенность. Пифагор был ни при чем. Славка теперь это точно знал. Не знал он лишь то, что требовалось сейчас изложить Василию Иннокентьевичу, изложить точно и ясно, без двусмысленных толкований. В сознании стала вырисовываться мысль о величайшей несправедливости, в силу которой он, даже не читавший заданного материала, должен растолковать неведомое учителю, то есть тому, который и так прекрасно знает всю школьную программу. Но учитель о несправедливости, видимо, не догадывался и уже начал проявлять признаки нетерпения.

— Я… — рот раскрылся с трудом, и голоса было почти не слышно.

— Учил, — с показным сочувствием подсказал Василий Иннокентьевич.

Рыжиков с готовностью кивнул. Мысли перестали выплывать из тайников подсознания, и в голове установилась полнейшая, странно осязаемая пустота. Кто-то с задней парты, кажется Максимка Удалов, пытался подсказать, но то ли шепот разбился о неведомое науке поле, то ли по более простой причине: что звуки в пустоте не распространяются, Славка ничего услышать не смог. Услышал учитель, и его взгляд ударил говорившего сильнее мифической плетки. Подсказка умолкла на полуслове.

— Садись. Двойка, — Василий Иннокентьевич взял ручку и прицелился в клетку напротив фамилии вызываемого.

Все. Рука Рыжикова машинально легла на учебник и — о чудо! — в ту же секунду прямо в воздухе перед глазами возникли нужные страницы. Времени разбираться не было. Волнуясь, что наваждение исчезнет, Славка сначала медленно и неуверенно, а затем все быстрее и тверже начал читать…