— Мм-м… ты хочешь сказать, что не веришь в нее?

— Ну, я не знаю… но весь этот вздор о замороженной воде, которая падает с неба, о людоедах ростом в десять футов, о башнях выше Президиума, да о человечках ростом с куклу, которые живут на деревьях, — не дурак же я, папа.

Бэзлим вздохнул — сколько раз он уже так вздыхал с тех пор, как обременил себя сыном.

— Тут сказки перемешиваются с действительностью. Когда-нибудь, когда ты научишься читать, я покажу тебе книги, которым можно верить.

— Но я уже умею читать.

— Тебе только так кажется. Торби, есть такая планета Земля, и она поистине странная и удивительная — ни на одну другую планету не похожа. Там жило много мудрецов, — при том, что дураки и негодяи были там в обычной пропорции, — и кое-какая их мудрость дошла до нас. Сэмюэль Реншоу был одним из таких мудрецов. Он доказал, что большинство людей проводит всю жизнь как бы в полусне; более того, он показал, как человек может проснуться и жить — видеть глазами, слышать ушами, пробовать все языком, думать головой, запоминать все, что он видел, слышал, пробовал и думал. — Старик выставил свой протез. — Это не делает меня калекой. Одним своим глазом я вижу больше, чем ты двумя. Я начинаю глохнуть… но я не так глух, как ты, потому что я запоминаю все, что слышу. Так кто из нас калека? Но ты, сынок, не останешься калекой, ведь я намерен переучить тебя по Реншоу, я вобью все это в твою глупую голову!

Когда Торби научился использовать свой ум, ему это понравилось; он с жадностью поглощал книги, и каждый вечер Бэзлим заставлял его гасить экран и ложиться спать. Сначала Торби видел мало пользы в том, чему заставлял его учиться старик, — например, языкам, которых Торби никогда не слыхал. Но это было нетрудно: ведь его мозг стал теперь подвижным и восприимчивым, и когда он обнаружил у старика пленки для чтения и прослушивания на этих «бесполезных» языках, то неожиданно понял, что знать эти языки стоит. Он полюбил историю и галактографию; его привычный мир, простиравшийся в физическом пространстве на световые годы, оказался на деле узким, точно загон для рабов. Торби стремился к новым горизонтам с восторгом младенца, исследующего собственный кулак.

В математике Торби не видел смысла, разве что в варварской ловкости счета денег. Но постепенно он узнал, что математика и не нуждается в применении — это игра вроде шахмат, но только более забавная.

Старик и сам иногда задумывался, для чего он все это делает. Он знал теперь, что мальчик даже способнее, чем он думал. Но справедливо ли это по отношению к нему? Не учит ли он его просто быть недовольным своей судьбой? Какие возможности имеет на Джаббале раб или нищий? Ноль, возведенный в степень, остается нулем.