— Одна знакомая сюда приходила, — не стал уклоняться от ответа Алекс. — Точно не знаю, в чем там дело, но просила навестить, если буду, — он мельком взглянул на Доусона, — если будем в Чаттануге. Ну, вот… — Он поднял пакет повыше, чтобы медсестра увидела со своего вращающегося кресла. — Надеюсь, фрукты ей не противопоказаны?

— Сейчас вас проводят. — Медсестра щелкнула клавишей селектора. — Миссис Стоун в палате. Ее вывозят на прогулку, только позже.

— А что у нее с ногами?

Медсестра подняла голову от селектора:

— Доходилась. Кто-то из бывших медсестер рассказывал: ушла в город, незаметно, и ее машина сбила. Давно. Ну, не сто лет назад, а лет тридцать пять — сорок точно. Присядьте вон там, сейчас я провожатую вам найду.

Батлер садиться не стал, а отошел к стене вестибюля, где рядком выстроились декоративные невысокие пальмы в больших зеленых, под цвет настенной плитки, вазонах. Доусон, немного помедлив, тоже перебрался в этот зеленый уголок. И, посмотрев на Алекса, сочувствующе спросил:

— Что, новая трансгрессия?

Батлер непонимающе поднял брови.

— Рецидив похмельного синдрома? — более ясно сформулировал Доусон. — Вы белы, как флердоранж. Или как холодильник. Голова болит?

— Да вроде нет, — сказал Батлер, прислушиваясь к себе, — Пусть пока и не высший сорт, но вполне приличное состояние. Просто… Просто как-то не по себе… Волнение какое-то непонятное… — Он встрепенулся: — Слушайте, Пол, а вы не могли бы узнать, кто она? Ну, пошарить у нее в голове… Почему Фло вдруг вспомнила тогда, ни с того ни с сего?

— Пошарить-то можно, — помедлив, ответил Доусон. — Но если у нее там… — он, поднеся ладонь к голове, повторил жест медсестры, — то вряд ли что-то получится.

— Ничего не понимаю, — растерянно сказал Батлер, слепым взглядом уткнувшись в волосатый ствол пальмы. — Сердце колотится, как тогда, при старте…

— Вчерашнее продолжает играть, — пояснил Доусон. — Вы ведь в этом плане человек нетренированный.

…Проворная белозубая смуглая девчушка в слишком тесном для ее бедер и груди халатике открыла перед ними белую дверь палаты и заглянула туда:

— Миссис Стоун, к вам гости.

Она повернулась к Батлеру и Доусону:

— Проходите. — И, посторонившись, добавила: — Только вам ее не расшевелить.

Батлер первым вошел в палату, где витал неистребимый запах лекарств. Доусон последовал за ним. Смуглянка-медсестра неплотно прикрыла дверь и то ли осталась в коридоре подслушивать, то ли тихонько удалилась.

Прямо напротив двери, возле зашторенного окна, стоял на тумбочке большой телевизор. Его экран был повернут в сторону застеленной по-армейски кровати — клетчатое сине-зеленое покрывало лежало ровно, без единой складки, и подушка располагалась в изголовье строго по продольной оси кровати. Наволочка на подушке отсутствовала. Справа от телевизора, почти закрывая вторую тумбочку, возвышалось кресло на колесах. Подставка для ног была опущена наподобие ножа бульдозера и почти касалась бледного линолеума. Кресло упиралось в другую кровать. Там, на двух подушках, полулежала женщина. Руки ее были вытянуты поверх легкого одеяла цвета кофе с молоком, почти неотличимого от больничной пижамы, пальцы чуть подрагивали, словно женщина представляла, что работает на компьютере. Короткие, но довольно густые еще волосы были седыми, а лицо походило на сухой осенний лист, которому никогда уже не суждено налиться живительными соками. Женщина смотрела в сторону двери, где стояли Батлер с Доусоном, и глаза ее напоминали пятна луж, отражающих серое-серое небо. Безжизненное небо.