«Я его понимаю», — ответил Папа. Он третий день как вышел из тюрьмы, где сидел за хулиганство.

Тюрьма, подумал Папа. Я никогда не принимал тюрьму за тюрьму. Я лишь сейчас… Что ты имеешь в виду, спросил отец издалека, с той стороны жизни. Крейсер? Малое тело? Обстоятельства?!

«А черт его знает», — ответил Папа Лусэро, выходя в большое тело. Вздыбливая песок смерчиками, вспенивая воду бурунами, расплескивая кипящую Кровь, гигантский паук несся навстречу гибельному всаднику — и молился, как могут молиться только пауки, слепцы и карлики, чтобы Кровь не превратила его в счастливого самоубийцу слишком рано.

Когда ракета взорвалась, он выпил из нее все соки.

* * *

— Папа! — закричал легат Тумидус. — Папа, чтоб тебя!..

На обзорниках «Бешеного» антис пожирал ядерный взрыв. Энергия впитывалась энергией, перерабатывалась, меняла структуру, из гибели делаясь пищей. Тумидус прекрасно знал, что взрыв не повредит Папе. Когда Нейрам Саманган, мощью равный Папе Лусэро, жег помпилианские эскадры под Хордадом — залпы плазматоров рассасывались в большом теле антиса, скорее придавая ему силы, чем причиняя вред. Но еще лучше Тумидус знал, что Кровь — это не Хордад, Китта или Октуберан.

Он помнил, что случилось с беднягой-гулем.

— Зачем? — бледный, вытирая лоб платком, спрашивал военный трибун Красс. — Зачем он это сделал? Легат, доложите: зачем, если ловушка…

— Время платить долги, — ответил Тумидус.

— Что? Что за бред?! Легат, рапортуйте по форме…

Тумидус не отрывал взгляда от обзорников. Взрыв, подпитав антиса, сослужил Папе добрую службу. Лусэро Шанвури барахтался в Крови, разъедавшей его дольше, чем можно было предположить. Бился, сопротивлялся, рвался к крейсеру, как пловец, задыхающийся в пенной кромке прибоя — к спасительному берегу. Не успеет, понял Тумидус. Захлебнется счастьем на половине пути.

— Время платить долги, — повторил легат.

Он встал. В наземной операции коллант Тумидуса участия не принимал: десантник с опытом, легат справедливо не доверял боевым качествам коллантариев. Но даже на борту «Бешеного», находясь в малом теле, Тумидус чувствовал свой коллант, как офицеров легиона в корсете. Это чувство отличалось от ощущений армейской координирующей сети, но в главном легат не сомневался. Если рожден приказывать, значит, рожден и подчиняться. Две ноты — приказ и подчинение — звучат в едином аккорде.

— За мной, — сказал он.

И пошутил, что с легатом Тумидусом случалось нечасто:

— С вещами на выход!

Копыта ударили в песок. Не оглядываясь, горяча жеребца, вытянувшегося в струну, легат слышал, как коллант за его спиной разворачивается дугой, словно в охоте на гуля. На миг он пожалел Красса: военному трибуну, запертому в крейсере, был доступен лишь реальный космос, где лучи и волны мчались сквозь вакуум к волнам и лучам. Скучища! То ли дело галлюцинативный комплекс, где и погибнуть — куда веселее, чем в мерзлой пустоте. Пригнувшись к гриве, круто беря влево, чтобы в последний момент замкнуть кольцо, Тумидус следил за пауком. Бьется ли? Дергается? Или, расслабившись, позволяет делать с собой все, что угодно?