— Удачи! — вздохнул обер-центурион Кнут.

Старуха смотрела в чашу фонтана. Листья кружились в воде; стеклышки калейдоскопа, они складывались в бесконечные комбинации. Госпожа Зеро была довольна разговором. Редкое, драгоценное чувство: удовлетворение от хорошо сделанной работы. Вчера, сразу после эксперимента, когда Марка вели под арест, она связалась с Юлием Тумидусом. Да, подтвердил эксперт. Ресурс рабов опциона Метеллы перестал падать. Энергия поступала на трансформатор, но на ресурсе это сказывалось в такой малой степени, что падением можно было пренебречь. Характеристики внутренней свободы сохраняли стабильность, намекая на подпитку извне. Фотосинтез, вспомнила старуха. Поглощение квантов света, разделение зарядов в реакционном центре…

Этот же феномен ранее был зафиксирован у рабов Марка Тумидуса.

— Не думала, — вслух сказала госпожа Зеро.

— Что? — удивился Мамерк.

— Не думала, что доживу.

— А я? — с надеждой спросил лысый.

— И не надейтесь. Будете жить и мучиться. Кстати, о мучениях…

VI

— Вы рехнулись!

— Чепуха. Я в здравом уме.

— Я не могу этого сделать!

— Можете.

Улицы и переулки, скверы и площади. На северо-западе, впритык к конному памятнику, беззастенчиво придавив собой часть парка с аттракционами, кафе и прудом, где плавали лебеди — поднос с двумя бокалами и графином белого сухого «Вилья Карелли». Шеренги деревьев вдоль тротуаров. Дюжина пирамид со срезанными верхушками, а может, больше дюжины. Люди, люди, люди. Лица, запрокинутые к небу. Вернее, бледные размытые пятна вместо лиц. Астлантида на столе Гвидо Салюччи, председателя Совета Лиги, никуда не делась. Вчерашний Остров Цапель; наследие прошлого, объятого гибельным восторгом. Изменилась форма, не содержание: динамическая реконструкция превратилась в статическую, в стоп-кадр конца света. По просьбе Салюччи черты лиц астлан, пребывающих в эйфории, размазали, лишили четкости, дабы не смущать покой высокопоставленного дипломата. Душевное равновесие — залог верной политики и прекрасного аппетита. Решения же, принятые в расстройстве чувств — скверные друзья. Гвидо славился умением проскользнуть между каплями дождя, не замочив и край штанины.

Графин с вином вписался в пейзаж, как родной.

— Это политическое самоубийство! Я вовсе не желаю завершить карьеру таким пассажем. Простите, Флаций, но вы требуете невозможного…

— Откажите мне, Салюччи. Откажите, и я вам гарантирую самоубийство.

Тит Флаций, представитель Великой Помпилии в Совете Галактической Лиги, взял паузу — и после длительного молчания, более красноречивого, чем сорок тысяч трагических монологов, уточнил: