О'Малли сделал несколько попыток завязать со своим компаньоном обычный живой разговор. Дэнни пытался отвечать, но слова не шли с языка. Наконец беседа окончательно увяла. Кабину заполнял лишь рев ракетных двигателей, а иногда в нее врывался вой ветра или канонада грома, разносимые в плотной атмосфере планеты на огромные расстояния.
О'Малли попыхивал трубочкой, иногда насвистывал какой-то незатейливый мотивчик, но всегда оставался настороже, чтобы успеть перехватить в случае нужды управление у автопилота. Дэнни сжался на сиденье рядом с ним.
— Великолепно, как считаешь? — сказал О'Малли своему спутнику. А Дэнни еле удержался от того, чтобы не выкрикнуть ему прямо в лицо:
— Нет, это ужасно! Неужели вы не понимаете, как это отвратительно!
Небо над ними было перламутрово-серого цвета, и только на востоке пятнышко света говорило о том, что там скоро появится солнце. Внизу громоздились горы — необычайно высокие, особенно в непосредственной близости от мест, заселенных человеком. Их вершины терялись в небе. Потом горы резко снижались, превращаясь в дикий лабиринт утесов, ущелий, каньонов, огромных затопленных туманом долин, расселин, где сталью отсвечивали обнаженные лезвия рек, крутых обрывов, где черные горные породы прорезались белой проволокой водопадов. А впереди лежали предгорные холмы, за которыми еще западнее начинались прерии, тянущиеся до самого круглящегося горизонта. Там бушевали бури, крутилась белая кипень облаков, в которых полыхали и гасли молнии, там свирепствовали безжалостные ливни, гонимые сильными, но медленными штормами с низин. Краски отличались большим разнообразием — растительность покрывала все, кроме самых каменистых вершин. Но преобладали тона голубовато-зеленые, коричневатые, желтоватые, которые глазам Дэнни представлялись столь же мрачными, как и одноцветная пелена над их головами. Даже всплески крыльев миллионоголовых косяков птиц, трассы которых они пересекали, заставляли его думать только о том, как чужда ему вся эта жизнь, кипящая внизу.
Взгляд О'Малли снова остановился на мальчике.
— Жаль, что тебе все это не по душе, — пробормотал он. — Это ж твоя страна, верно? Ты приспособлен к ней так, как я никогда не смогу приспособиться.