– Господа, – пробормотал он неистово-голубому небу, – я вспомнил слова о героизме, сказанные мне когда-то обожаемой Сма. Звучало это приблизительно так: «Закалве, во всех человеческих обществах, с которыми нам приходилось сталкиваться, независимо от эпохи и стадии развития, хватало энергичных молодых людей, готовых убивать и умирать ради безопасности, удобств и предрассудков своих стариков. То, что ты называешь героизмом, есть всего лишь отражение простого факта: идиотов всегда и везде хватает». – Он вздохнул. – Конечно, она сказала «почти во всех», ведь Культура любит, чтобы везде были исключения, но… суть такова… я думаю…

Он перевернулся, чтобы не видеть мучительно-голубого неба, и уставился на мутную пелену пыли.

Наконец он неохотно приподнялся, сел, потом встал на колени, потом, ухватившись за шест и опираясь на него, поднялся на ноги, не обращая внимания на мучительную боль во всем теле, и двинулся к обломкам стены. Он как-то сумел дотащиться, доползти, доковылять до вершины, где еще остался ровный и широкий, словно дорога в небо, участок стены. Здесь в лужах крови лежало около десятка мертвых солдат. Укрепления были испещрены пулями и посерели от пыли.

Он побрел к мертвецам, словно хотел к ним присоединиться, и поглядел на небо в поисках модуля.

Прошло некоторое время, прежде чем сверху заметили букву «З», выложенную из мертвых тел на гребне стены. Но на местном языке начертание ее было сложным, и он воспроизвел букву неточно.

I

I

На «Стаберинде» не горело ни одного огня. В сером утреннем свете – солнце еще не начало всходить – нечетко вырисовывался силуэт приземистого корабля: конус, на котором едва угадывались концентрические круги палуб и ряды пушек. Болотный туман, стелившийся между человеком и зиккуратом-кораблем, создавал впечатление, будто черная громада вовсе не стоит на поверхности, а парит над ней, висит грозной, черной тучей.

Он смотрел усталыми глазами, стоя на усталых ногах. Здесь, вблизи от города и корабля, ощущалось дуновение морского воздуха и еще – его нос был так близко к бетону бункера – известковый запах, кисловатый и горький. Он попытался вспомнить сад и запах цветов, как делал это время от времени, когда бойня начинала казаться слишком бесплодной и жестокой, чтобы быть осмысленной, – но на сей раз не смог призвать к себе этот почти забытый, обольстительно резкий аромат или вспомнить что-нибудь хорошее, связанное с этим садом (вместо этого он снова видел загорелые руки на бледных ягодицах сестры, дурацкий стульчик, выбранный ими для блудодейства… и вспоминал, как в последний раз видел сад, как в последний раз навещал поместье. С танковым корпусом. Он видел, что Элетиомель принес хаос и разрушение в место, которое стало колыбелью для них обоих. Большой дом был разрушен, корабль уничтожен, лес сгорел… Он вспоминал свой последний – перед тем как отомстил тиранической памяти – взгляд на ненавистный летний домик, где некогда увидел их. Танк раскачивается под ним, освещенная и без того поляна выбелена ярким пламенем, в ушах стоит звук, который на самом деле не звук; ну а маленький дом… все еще там; снаряд прошил его насквозь и взорвался где-то в лесу за домом, и ему захотелось рыдать и кричать, разнести все своими собственными руками… Но потом он вспомнил того, кого видел тогда в домике, и стал думать, как бы покончить со всем этим, и нашел в себе силы рассмеяться, и приказал артиллеристу целиться в верхнюю ступеньку домика, и увидел наконец, как тот подскочил и разлетелся в воздухе. Обломки попадали вокруг танка, на него посыпались комья земли, куски дерева и разорванные пучки соломы).