– Ты видела «Близкие контакты»? – спросил Линтер, наклонясь ко мне. Мы шли в направлении Бродвея.

Я кивнула:

– Корабль показывал, как делалось это кино. Мы увидели промокопию раньше всех.

– Ну да, конечно. – На нас натыкались люди, нахохлившиеся в своих теплых одеждах, каждый сам по себе. – Корабль сказал, что ты скоро улетаешь. Ты рада?

– Да, рада. Не думала, что так будет, но рада. А ты? Ты рад остаться?

– Что-что?

Мимо пронеслась полицейская машина, потом другая. Завыли сирены. Я повторила то, что сказала. Линтер кивнул и улыбнулся мне. Мне показалось, что его дыхание чем-то пахнет.

– О да, – кивнул он. – Конечно.

– Знаешь, я по-прежнему считаю, что ты делаешь большую глупость. Ты еще пожалеешь.

– Нет-нет, я так не думаю. – Голос его звучал уверенно. Он не смотрел на меня, а шел рядом со мной по улице, высоко держа голову. – Я так вовсе не думаю. Я думаю, что буду здесь очень счастлив.

Счастлив здесь. В этом громадном холодном городе среди обманчивого неонового тепла, где попрошайничают грязные пьяницы и наркоманы, а бездомные ищут решетку люка потеплее и картонную коробку потолще. Хотя то же самое я видела в Париже и Лондоне, но здесь, казалось, все было еще хуже. Закутавшись, как мародер, в роскошные одежды, направляешься из магазина, где у тебя было свидание, к урчащему у тротуара «роллс-ройсу», «мерседесу» или «кадиллаку», а какой-нибудь бедолага лежит всего в плевке от тебя, но ты никогда не замечаешь, что они замечают тебя… А может, я страдала излишней чувствительностью, просто была потрясена увиденным. На Земле жизнь – борьба, а в Культуре – все тишь да гладь. Год – максимум, на сколько хватало любого из нас вне привычной среды, и моя нервная система была на пределе.

– Это все утрясется, Сма. Я совершенно уверен.

Упади здесь на улице, и прохожие просто будут тебя обходить…

– Да-да, ты наверняка прав.

– Слушай. – Он остановился, взял меня за локоть и повернул так, что мы оказались лицом к лицу. – Должен тебе сказать. Я знаю, тебе это может вовсе не понравиться, но для меня это важно. – Я смотрела в его глаза, которые по очереди заглядывали в каждый из моих. На коже у него, казалось, стало еще больше пятен, чем прежде: какая-то въевшаяся грязь.

– Что?

– Я готовлюсь принять католичество. Я нашел Иисуса, Дизиэт. Я спасен. Ты это можешь понять? Ты сердишься на меня? Тебя это расстраивает?

– Нет, не сержусь, – холодно сказала я. – Это здорово, Дервли. Если ты счастлив, то я счастлива за тебя. Поздравляю.

– Вот здорово! – Он обнял меня. Прижал к груди, подержал, отпустил. Мы пошли дальше, ускорив шаг. Он, казалось, был доволен. – Черт, даже не могу тебе передать, Диззи. Здесь так хорошо, так хорошо быть живым и знать, что вокруг много людей, происходит столько всего! Я просыпаюсь утром, и мне приходится немного полежать – я убеждаю себя, что я в самом деле здесь и все это происходит со мной. Правда. Я иду по улице и смотрю на людей. Просто смотрю на них! На прошлой неделе там, где я живу, убили женщину. Можешь себе это представить? Никто ничего не слышал. Я выхожу из дома, я сажусь в автобусы, покупаю газеты, смотрю днем старые фильмы. Вчера я видел, как одного человека уговаривали сойти с моста Куинсборо. Я думаю, зеваки были разочарованы, когда его таки уговорили. Знаешь, он спустился и попытался объяснить, что он художник. – Линтер, ухмыляясь, покачал головой. – Слушай, я вчера прочел одну ужасную вещь. Оказывается, иногда случаются сложные роды, когда ребенок не может выйти из матери и, может быть, уже мертв, и тогда врачу приходится залезать в чрево, брать в руку череп младенца и сминать его, чтобы спасти мать. Разве это не ужасно? Не думаю, что я смог бы смириться с этим, даже еще до того, как нашел Иисуса.