— А что ты там делала? — тихо, спокойно спросил он, нависая над ней. Его собственные руки также упирались в стол, его всего трясло, от бушующей злости, обиды, страха, от гаммы неописуемых и неразборчивых чувств.

Падме первая совладала с эмоциями, присаживаясь в кресло.

— Я бежала домой, — спокойно ответила она, отвечая на яростный взгляд. — Подальше от Палпатина и других сенаторов, как ты велел.

Нота растерянности в её голосе оказалась шумовой гранатой для него. Скайуокер сморгнул, пытаясь осознать сказанное. Внутри внезапно образовалась пустота. Фундамент, на котором стояло нынешнее отношение к ней, внезапно исчез. Он десять лет винил её в том, что позабыв о себе и ребёнке, она кинулась в погоню за Сидиусом.

— Как ты оказалась в потайных туннелях Сената?

Она пригубила вермут, только чуть-чуть для вкуса:

— После сессии Палпатин направился в свой кабинет. Я подумала, что вы попытаетесь арестовать его там. И самое безопасное место, то, о ком меньше всего знают – потайные проходы Сената.

— Но у тебя был бластер, — он сам не знал, зачем продолжал нападать.

— Энакин, у меня всегда с собой бластер!

Он обхватил голову руками, проводя пальцами по волосам, пытаясь собраться, успокоится, привести мысли в порядок. Осознать, что их сын погиб по несчастной случайности. Вина целое десятилетие разрушала его, вызывала ненависть к себе и к ней. Он корил себя за то, что сообщил ей о предательстве канцлера. Если бы она не знала, то осталась бы в Сенате, не стала бы рисковать и пытаться сделать всё самой, тогда считал он. Винил её в том, что она не уберегла сына.

Почему тогда они не смогли поговорить?

Ах, да… она его прогнала.

Ему понадобилось пару минут, чтобы вновь попытаться собраться:

— Я имел право знать.

Теперь в его голосе звучала растерянность, которую она восприняла очередным ударом.

Падме допила вермут, задумчиво облизнула губы, и тихо, спокойно, отчего удар прошёл намного глубже, сообщила:

— Ты бросил меня на кровати в реанимации. Ты отказался от меня трижды. Ты не имеешь никакого права ни на меня, ни на детей. Ни тогда, ни сейчас.

Плечи дёрнулись в судороге, грудную клетку чуть не разорвало, но он удержал взгляд, и не изменился в лице. В мини-баре стоял пшеничный «Эверслеар» со своим огненным восемьдесят пятым градусом. Сжигающий напиток привычно зальёт любую боль в груди. Способ, проверенный годами. Он уже знал, что сердце – это всего лишь мышца, за него не стоит переживать. У него внутри нет ничего хрупкого, там только мышцы, кости, сосуды, нервные окончания и другие биологические материалы, которые работают идеально, им уже не угрожает ни световой меч Сидиуса, ни плазменный выстрел, ни взрывная волна. Единственное за что имеет смысл беспокоиться – так это за рассудок, который без спроса вновь подсунул неприятные воспоминания. Да, это были именно неприятные воспоминания.