– На этой фотографии, – говорила размеренно старуха, – изображена я в форме сестры милосердия.
– До революции? – спросил рыженький пионер.
– Да, в Севастополе.
Значение этих слов ускользнуло от пионеров. Шурочка удивилась. Она этот альбом раньше не видела. Средних лет женщина в длинном белом платье и наколке на голове стояла на фоне мешков с песком, окружавших старинную пушку. По обе стороны ее – офицеры в высоких фуражках. Лицо одного было чем-то знакомо…
– Кто это? – спросила Шурочка.
– Один знакомый. Не помню уж сейчас, как его звали, – сказала Бакшт. – Кажется, Левочкой.
Стендаль продолжал движение к ширме. Он наступал на носки и только потом опускал пятки. Пока его движение не было замечено.
– А тут стихи поэта Полонского. Вы, очевидно, не знаете такого. Это был отличный поэт. Сам государь император высоко о нем отзывался.
Стихи были посвящены хозяйке дома.
Милица Федоровна начала читать их на память, и пионеры следили за ней по тексту. Читала она правильно.
До ширмы оставалось метра полтора. Носки зашевелились и отступили вглубь. Облезлая серая кошка выскочила из-за ширмы и бросилась на грудь Стендалю. Миша от неожиданности отскочил. Чуть не свалил фикус.
– Господи! Что происходит? – закричала молодым голосом Милица Федоровна.
– Кошка, – объяснил Стендаль.
– Вернитесь немедленно сюда, – сказала Милица Федоровна. – В ином случае я буду вынуждена указать всем на дверь.
– Я ничего… – смутился Стендаль. – Мне показалось…
– Миша! – строго сказала Шурочка.
В комнате наступил мир. Стендаль вернулся к столу. Он тоже стал смотреть альбом, но глазом косил на ширму. Кошка улеглась старухе на колени и тоже косила глаза – на Мишу. Как бы угрожала.
– А теперь обратимся к моей молодости, – сказала Бакшт. Она торопилась, волновалась. Говорила громко.
На следующей странице была нарисована акварелью девушка в платье с глубоким вырезом на груди.
– Это я, – сказала Милица Федоровна. – В бытность мою в Санкт-Петербурге. А эти стихи написал мне в альбом Александр Сергеевич Пушкин. Он танцевал со мной на балу у Вяземских.