Или док Деверо так хорошо изучил наши перфокарты, что заранее знал, когда какая-то овечка из его стада забредет не туда, и вовремя посылал своих собак, чтобы они пригнали ее обратно. Я бы не стал исключать такую возможность.

Все это было очень ненавязчиво – как раз сколько надо, ничего излишнего. Никому не возбранялся поцелуй-другой, если уж очень хотелось попробовать, каков он на вкус; с другой стороны, у нас никогда не случалось скандалов, которые время от времени разгораются практически в любой общине. Я совершенно уверен, что скандалов не было, на корабле такое не скроешь. А на легкие, полудружеские обнимашки, похоже, никто даже внимания не обращал.

Мы с Пру, разумеется, не позволяли себе ничего такого, что могло бы заслужить порицание.

И все же мы уделяли друг другу все больше и больше времени как во время вахт, так и между ними. Я не относился к этому серьезно, я имею в виду намерение жениться, но к тому, что это становится для меня все более важным, я относился серьезно. Во взглядах, которые она на меня бросала, стало появляться уже что-то интимное и даже собственническое; иногда при передаче каких-нибудь бумажек наши руки соприкасались, и тогда между нами словно искры проскакивали.

Я взбодрился, чувствовал себя великолепно, у меня не стало времени писать свои мемуары, а еще я набрал четыре фунта и уж точно забыл скучать по дому.

У нас с Пру появилась привычка: в тех случаях, когда мы вместе шли с ночной вахты, устраивать налет на кладовую. Мамочка О’Тул не имела ничего против, она оставляла кладовку незапертой, чтобы любой, кто хотел перехватить, мог это сделать, – она говорила, что здесь наш дом, а не тюрьма. Мы с Пру делали себе бутерброды или изобретали какое-нибудь фантастическое съедобное месиво, ели и беседовали, пока не приходило время идти спать. Не важно, о чем мы говорили; важно было то теплое чувство, которое мы разделяли.

Однажды мы сдали вахту в полночь, и в столовой не оказалось ни души; игроки в покер разошлись рано, никто даже не засиделся допоздна за шахматами. Мы с Пру зашли в кладовку и собирались поджарить сырно-дрожжевые сэндвичи. В кладовке было довольно тесно, и, поворачиваясь, чтобы включить маленький гриль, Пру прижалась ко мне. Я ощутил запах ее чудесных волос и еще чего-то – то ли клевера, то ли фиалок. И тогда я ее обнял.

Пру не стала устраивать шума; она на мгновение замерла, потом расслабилась.

Девушки – очень приятные существа. У них совершенно отсутствуют кости, а температура по крайней мере на пять градусов выше, чем у нас, что бы там ни показывали термометры. Я наклонил лицо, она подняла свое, закрыла глаза, и все было чудесно. С полсекунды она целовала меня, и я знал, что ей это нравится не меньше, чем мне, а это очень сильная оценка.