Но теперь, когда мы начали сближаться, нас все больше отдаляло друг от друга: в дело вмешалось «замедление». Как видно из релятивистских уравнений, зависимость не линейна; вначале замедление почти незаметно, но с приближением к скорости света оно нарастает как бешеное.

При трех четвертях скорости света Пэт начал жаловаться, что я растягиваю слова; мне же казалось, что это он тараторит. При девяти десятых отношение было близко к двум, но мы уже разобрались, в чем тут дело: я стал говорить побыстрее, а он помедленнее.

При девяносто девяти процентах скорости света отношение перевалило за семь, и мы едва могли понять друг друга. Чуть позднее в тот же день мы полностью утратили контакт.

У остальных были те же проблемы. Разумеется, телепатия мгновенна. Во всяком случае, триллионы миль, бывшие между нами, не приводили к какому-либо запаздыванию, даже такому, как при телефонном разговоре между Землей и Луной, и сила сигнала не падала. Но только ведь мозг – это плоть и кровь; и мысли требуется время, а наши скорости течения времени совсем разошлись. Я думал настолько медленно (с точки зрения Пэта), что он уже не мог замедлиться достаточно, чтобы меня воспринимать. Что касается меня, то я иногда понимал, что он пытается связаться со мной, но это был просто какой-то визг, смысл которого уловить было невозможно.

Даже Дасти Родс ничего не мог сделать. Его брат просто не мог сконцентрироваться на изображении на несколько долгих часов, необходимых, чтобы Дасти «увидел» это изображение.

Все это, мягко скажем, выводило нас из равновесия. Слышать голоса – это нормальный ход, но только не в том случае, если ты не можешь ни разобрать, что они говорят, ни попросить их замолчать. Не исключено, что некоторые из непонятных «чокнутых» чокнутыми совсем не являлись; возможно, несчастные психи были просто-напросто настроены на неподходящую волну.

Поначалу хуже всех воспринимал это дядя Альф; один раз я просидел с ним весь вечер, мы пробовали и пробовали вместе. А потом к нему вдруг опять вернулась обычная его безмятежность; Лапочка думала о нем, это он знал, и это было самым главным; слова не были такими уж необходимыми.

Расцвела одна Пру: она наконец-то избавилась от надзора своей сестры. Она целовалась по-настоящему, возможно, впервые в жизни. Нет, не со мной. Я просто шел попить из фонтанчика, а затем тихо ретировался, решив, что питье мое подождет. Кто это был, говорить нет ни малейшего смысла, поскольку это вообще ничего не значило; думаю, в это время Пру поцеловала бы даже капитана, если бы он только стоял спокойно и не рыпался. Бедняжка Пру.