Она протягивает мне руку.

— Не сядешь? Тогда давай пройдемся.

Какое-то время я колеблюсь, потом беру ее пальцы в свои. У нее слегка влажная, теплая ладонь.

— Кто ты?

Она смотрит на меня снизу вверх. До боли знакомая и до жути чужая.

— А кто решает, каким будет утро? Или в какой цвет покрасить небо? Или когда наступит следующий день?

— Я не совсем тебя понимаю.

Тик-так. Время путается в шестеренках. Я чувствую его так, словно я — секундная стрелка. Весь мир, вся Вселенная — огромный циферблат под прозрачным стеклом.

Она вздыхает. Крепче сжимает мою ладонь.

— Пап, а ты ведь когда-то сочинял стихи. Зачем перестал? Зачем бросил?

— А почему не должен был?

Пожимает плечами:

— Просто… Они мне нравились.

Тик-так. Больное время. Все больше слабеет.

Она отпускает мою ладонь. На ее лице бродят тройные тени.

— Кто решает, каким будет утро? Та старая песенка, помнишь?

Я снова беру ее за руку. Она совсем легкая. Сквозь нее уже видно небо.

— Помнишь? Ты пел мне раньше. В какой цвет мы покрасим небо? Планета вращается — и мы вместе с ней. Она летит в космосе — и мы вместе с ней. Но потом мы станем большими. Потом мы скажем…

— Я лечу сквозь пространство, — ответил я. — И вся Вселенная — вместе со мной.

— Я с тобой.