– Это неприятно, – еле слышно повторил голем. – Отвернитесь.

Он ни к кому конкретно не обращался. Словно разговаривал сам с собой. И вдруг прежним, ясным голосом произнес:

– Синьор Борготта, позаботьтесь о детях. Я прошу вас. Они должны выбраться отсюда. Мне больше не к кому обратиться. Вы обещаете?

Лючано с усилием проглотил ком, подступивший к горлу. Глупо жалеть о нечеловеке. Глупо и смешно. Кукольник, ты – сентиментальный дурак, такие долго не живут…

– Да. Обещаю.

Если б он еще знал, как сумеет выполнить обещание. Ничего он не знал. Ничего. Кроме главного: слово надо сдержать любой ценой. Лгать умирающему – подлость. Кто бы ни умирал – подлость, и все. И нет этой подлости оправдания.

– Спасибо, синьор Борготта.

Эдам улыбнулся, перевернулся на спину, широко раскинув руки – и черты его лица застыли. Жидкость перестала течь. Лючано с опаской приблизился. Раны и язвы голема затянулись. Все лишнее вышло из тела наружу. На полу лежал прежний щеголь Эдам, франт Эдам, идеально сложенный красавец. Печень семьи Шармалей. Мертвец смотрел в потолок, безмятежный и тихий, зная, что у исполнивших долг – легкая дорога.

«Вы забыли, что у нас нет страха смерти…»

Попятившись, Лючано обнаружил, что Джессики рядом с Давидом нет.

– Эй! А где твоя сестра?

– Я здесь, – отозвалась девочка, выйдя из дверей лазарета. В руках она держала пустой флакон из-под какого-то лекарства. Подойдя к голему, Джессика опустилась на колени и набрала в бутылочку немного жидкости, вытекшей из тела.

– Мы сделаем нового Эдама, – сказала она, вручая флакон брату.

– Угу, – согласно кивнул Давид, пряча добычу в карман штанишек. – Вернемся и сделаем. Уверен, дедушка поможет.

Маленькая гематрийка тронула Лючано за рукав. Сейчас она была необычайно похожа на мать: сдержанность и уверенность. Любовь в оболочке воли.

– Нам надо идти. Здесь опасно оставаться.

– Идем, – согласился кукольник.

II

Оранжерея гудела растревоженным ульем. Авария и эвакуация сектора встряхнули рефаимов, пробудив от душевной спячки. Впервые за одиннадцать лет, минувших со времени катастрофы, «Шеол» сошел с накатанных рельсов существования. Размеренная жизнь рухнула под откос. Покой, покорность и безразличие сменились беспокойством и страхом.