Холопская форма исчезла века назад, и, насколько Фаэтону было известно, в неё никогда не вмещали разум отдельной личности. Но для изгоя такое надёжное, бережливое тело подходило как нельзя лучше.

Выглядело оно, на Фаэтонов вкус, просто чудовищно.

Одежда этой тройки — не полимерные накидки и не рекламные плакаты — показывала, что эти трое относятся к высшему классу местного "общества" отбросов, в какой бы форме оно не существовало. Пэры нищих, так сказать.

Фаэтон заметил, что двое позади жадно и задорно что-то обсуждали, не отрывая глаз от нового уха Ошенкьё. Полумужчина издала смешок и поперхнулась от восторга, мужчина уважительно кивал, покачивая полями шляпы.

Из динамика в груди механохолопа в воздух выдвинулся шумный, плоский голос:

— Самоопознаюсь как Вульпин Йронджо Изначальный, основная нейроформа с Инвариантными расширениями, вне композиций и школ. Первого спутника опознаю как Лестера Хаакена Нулёвого, стандартного, изгнанного из ограниченного неиерархированного сотрудничества разумов под названием Школа Новых Обрядовых Убийств. Второго спутника опознаю как Друсиллет Свою-Душу, Нулевую, полуцереброваскулярной нейроформы, с замыканием множественных личностей, приверженку собственноручно созданной школы.

Полумужчина — Друсиллет, по всей видимости — выпрямилась и произнесла двуполым контральто:

— Неправда! Я из школы Вездесущей Благожелательной Опеки! К ней принадлежит множество детей, и каждый из них наполнен любовью и добротой! Они надёжно защищены от бед и горестей жизни! Скоро, ох как скоро они ответят на любовь признательностью, вспомнят все мои дары и заставят Наставников снять наказание!

Лестер тоже запротестовал, заразмахивал:

— Школу Новых Обрядовых Убийств придумали для страшилок, такой не существует. Я был и останусь в школе Неприкосновенности Частной Мысли. Мои мысли — мои собственные, и никому не позволено в них лезть. Если я жажду крови, жажду обманывать, воровать, мошенничать — это моё личное дело, до тех пор, разумеется, пока я этого не совершу, я ведь прав? Новичок, не позволяй Йронджо тебя дурить — мы не преступники, никто из нас.

Ошенкьё поддакнул:

— Не преступники, не любят нас просто, так?

Лестер ответил:

— Некоторые из нас — мученики за Справедливость.

Фаэтон слегка поклонился:

— Какое счастье встретить человека, полностью разделяющего мои взгляды, уважаемый сэр. Я, как и вы, страдаю за то, что полагаю достойным и правым.

— Ага! — воскликнул Лестер, по-братски похлопывая Фаэтона по наплечнику, — Родственная душа! Какое счастье! Нас обоих выбросили, но попомни слово моё, это порченое общество долго не простоит! Нет, сэр, скоро эта нафаршированная гнилью Ойкумена рухнет под собственной тяжестью! Эти станки думают, что людей можно обезболить, обезволить — изувечить до нечеловечия! Бесполезно — в один миг наш внутренний, исконно человеческий зверь взревёт! И тогда мятеж обрушит зиккураты компьютеров, насильники, влекомые мечтой, разграбят всё, что не познают, а мостовые смоет кровь! Прелестная, ярая кровь! Попомни слово моё!