Неплохой ведь повод для праздника.

Оказавшись на борту, вся компания направилась вместе в столовую, не готовая к тому, чтобы день закончился. Кларисса сделала себе чай, но спиртное больше не пили. Просто сидели и смеялись вшестером в столовой, предназначенной для большого экипажа. Прислонившись к стене, Алекс рассказывал, как когда-то был на стажировке, на марсианской горе Олимп, и туда явилась мамаша одного из рекрутов с жалобой, что сержант слишком уж груб с её сыном на строевой подготовке. Это навело Бобби на воспоминания о том, как она и весь её взвод отравились одной и той же едой, но подначивали друг друга идти назавтра на тренировку несмотря ни на что, и как потом их весь день рвало в шлемы. Они со смехом делились друг с другом частями той жизни, что была до прихода сюда. До того, как «Росинант» стал их домом.

В итоге, не прерывая беседы, Алекс наготовил для всех цыплят с арахисовым соусом и передавал миски, а Кларисса тем временем рассказывала на удивление смешную историю о тюремном литературном кружке. Наоми прижалась к Джиму и ковыряла вилкой цыплёнка. Соус вышел совсем не такой, как астерский, но тоже довольно вкусный.

Она чувствовала, что Джим устал и уже на грани. Он ничего не говорил, но она всё понимала по звуку его дыхания, по тому, как он беспокойно постукивал ногой — словно ребёнок, старающийся не заснуть. Весёлое возбуждение, оставшееся после паба, начало угасать, и его тело постепенно охватывала глубокая сумрачная усталость. И как всегда, когда все собирались вместе, ей не хотелось, чтобы этот момент заканчивался, несмотря на то, что неизбежно закончится. Нет, не «несмотря». Потому что.

Потому что в конце концов всё проходит. Ничто не длится вечно. Ни мир. Ни война. Ничего.

Она поднялась первой, собрала миски — свою, Джима и Бобби, потому что та покончила с едой — и сунула их в утилизатор. Наоми потянулась, зевнула, протянула Джиму руку. Он понял намёк. Алекс, рассказывавший о музыкальном спектакле, который смотрел на Титане, когда ещё служил, кивнул им, желая спокойной ночи. Наоми увела Джима в лифт, потом в их каюту, и чем дальше, тем тише слышались всплески смеха из камбуза. Но не затихли. Пока ещё нет.

Джим повалился в кресло-амортизатор, как марионетка с обрезанными нитками, прикрыл рукой глаза и застонал. В таком освещении он снова выглядел юным. Щетина на шее и на щеке казалась тонкой и редкой, словно выросла впервые. Наоми ещё не забыла то время, когда взгляд на Джима действовал на неё как наркотик. Так сильно, что она рискнула быть с ним. Он не знал тогда, какой это для нее был серьезный шаг. Может, и до сих пор не знает. Кое-что остается тайной даже после того, как сказано вслух. Он снова застонал, убрал руку и взглянул на неё. В его улыбке было поровну усталости и удовольствия. Усталость — оттого, через что им пришлось пройти. Радость оттого, что всё получилось. И оттого, что они сейчас вместе.