Корабль, прибывший для сопровождения Народного Дома, назывался Стовер, а под "сопровождением" подразумевалась "оккупация".

К этому моменту Народный Дом принял обратно большинство граждан, бежавших перед битвой. Не всех, конечно. Некоторые из эвакуационных кораблей рассеялись по небольшим поселениям и астероидам. Затерялись по-тихому, в надежде, что при поддержке всего дюжины кораблей, Лакония проглядит их. Возможно, такой подход даже сработал. Для тех, кто вернулся в Город в пустоте, Капитан Роумен Перкинс стал новым лидером. Он был старым марсианским мужчиной с коротко стриженными седыми волосами и кожей цвета полированного дуба, с простецким тягучим говором Долины Маринер, добрыми глазами, и с группами реагирования из десантников в силовой броне, готовых превратить любые его пожелания в закон, под своим началом. Когда он заявился в её офис, он был так любезен, что занял кресло посетителя на противоположной стороне её стола, пока они разговаривали. Эта небольшая вежливость, вкупе со всем остальным, только подчеркивала, каким абсолютным было её поражение. Лакония пришла не для того, чтобы запугивать или принижать. Перкинсу было безразлично, потеряет ли он лицо в её глазах. Он пришел, чтобы взять то, что хотел. А хотел он абсолютной власти, и собирался её получить. Мягко - хорошо. Менее мягко - тоже хорошо. Ей оставили иллюзию того, что выбор за ней.

И она выбрала.

Домашний арест был лучше, чем заключение. Её кровать, одежда, личные файлы, и доступ, хотя и без разрешения на трансляцию, и с цензурой Лаконии, просматривающей любые потоки входящих данных. Она боялась момента, когда Саба попытается связаться с ней, и тем самым выдаст себя, но сообщений от него так и не было. Она допускала, что задержание и сотрудничество Президента Транспортного Союза полезно для Перкинса, Трехо и Дуарте. Её домашний арест, военное сопровождение для занятий в спортзал, еда, которую приносили лаконианские солдаты, - всё это было частью истории о победе, транслируемой на тринадцать сотен миров, как предупреждение о том, что следует вести себя хорошо. Перед Лаконией не устоял даже Союз. Даже Марс. Даже Земля. Так какая же надежда может быть у любого колониального мира?

Конечно, это были лишь предположения. Её информационная диета больше не включала новостных лент. Но она могла смотреть старые фильмы, слушать музыку, есть то, что хотела, играть в игры, спать пока спалось, и проделывать все обычные дела, которые она обещала себе проделать, когда у нее появится свободное время.

В лучшие дни, домашний арест почти казался принудительным отпуском. Впервые за свою взрослую часть жизни, у неё не было никаких обязательств. Никаких долгосрочных политических устремлений, требующих развития или внимания. Никаких журналистов, администраторов или должностных лиц, с которыми надо было вести дебаты. О том, кто через какие ворота пройдет, какие предметы запрещать, а какие облагать налогом, и как сбалансировать потребности колониальных миров, теперь заботился кто-то другой. За исключением отсутствия Сабы, это была та жизнь, которую она представляла себе, когда думала о выходе на пенсию после завершения президентского срока.