Право, был повод праздновать.

На борту вся компания собралась в камбузе – расходиться еще не хотелось. Кларисса сварила себе чаю, а спиртного больше не пили. Алекс, прислонившись спиной к стене, рассказал, как в учебный лагерь на горе Олимп явилась матушка одного из новобранцев с жалобой, что сержант нагрубил ее сыночку. Дослушав, Бобби припомнила, как они всем взводом отравились в столовой, но подначили друг друга все равно выйти на учения и целый день блевали себе в шлемы. Все дружно хохотали, делясь с друг другом кусочками прежних жизней. До того, как их домом стал «Росинант».

Наконец Алекс, не прерывая течения беседы, сготовил на всех курицу под арахисовым соусом и, пока Кларисса смешила всех рассказом о тюремной литературной студии, пустил по кругу миски. Наоми ела вилкой, прислонившись к плечу Джима. Соус был приготовлен не по-астерски, но вкусно.

Она чувствовала, что Джим еле держится. Он молчал, но Наоми видела – по тому, как он дышал и бессознательно притопывал ногой, будто ребенок, когда старается не уснуть за взрослой беседой. Она и сама вымоталась: день выдался долгим, и ставки были высоки. Оставшееся после паба легкое опьянение сходило, и в суставы пробиралась глубокая мутная усталость. Но и оборвать эту минуту не хотелось – жаль было терять каждую минуту с этими людьми, в этом месте, хотя рано или поздно вечер должен был кончиться. Нет, не хотя. Потому что.

Потому что рано или поздно кончается все. Ничто не вечно. Ни мир. Ни война. Ничто.

Она поднялась первой. Собрала пустые миски – свою, Джима и Бобби – и отправила в утилизатор. Потянулась, зевнула и подала руку Джиму. Тот понял намек. Алекс, не прерывая рассказа о музыкальном спектакле, виденном еще в годы службы на Титане, кивнул им – спокойной ночи. Наоми отвела Джима к лифту, от лифта к каюте, а вслед им неслись взрывы смеха – слабели вдалеке, но не замолкали. Пока что.

Джим упал на койку марионеткой с перерезанными нитями, закрыл локтем глаза и застонал. В таком свете он снова выглядел мальчишкой. Щетина на шее и вдоль подбородка редкая и неровная, как первый пушок. Наоми помнила времена, когда тело Джима манило ее как наркотик. Так манило, что она пошла на риск остаться с ним. Он тогда не знал, какой это для нее рывок. Он, пожалуй, и до сих пор не знал. Иные секреты остаются секретами, даже когда о них расскажешь. Джим снова застонал, убрал руку, взглянул на нее. В его улыбке изнеможение мешалось с восторгом. Усталость – от того, что пришлось пройти. Радость – за то, чего добились. И от того, что они оба здесь.