— Ты имеешь в виду башни?
— Я имею в виду храм. Храм. Как же ты не помнишь?
— Что в нем особенного? Фрески блеклые, потолки потресканные, пола просто нет… только то, что вокруг одни заводы? Там, наверное, склад был или лаборатория.
— Там были наши родители. Вместе. Понимаешь? И мама еще была жива.
— Ну и что?
Ольгерд смотрел на сестру и думал: в самом деле, она такая бесчувственная или притворяется?
— Послушай, мамочкин сынок, — спросила она, привычно переходя к холодной иронии, — за что ты ее так любишь до сих пор, что готов тащиться на край вселенной только потому, что там ступала ее нога?
— Ингерда, что ты говоришь?
— Ничего. Не делай из нее святую посмертно. Она всю жизнь моталась в космосе вслед за отцом, забыв, что у нее есть дети. Она жила для него, а не для нас. И детей рожала для него. А мы ей были не нужны…
Ольгерд даже не возмутился, он не ощутил ничего, кроме липкого одиночества. У них было общее детство, но они росли как будто на разных планетах.
— Тогда что ты сама делаешь в космосе, если осуждаешь таких женщин? — спросил он устало, на откровенность больше не тянуло.
— Я? — Ингерда встала, холодно глядя на него зелеными, яркими как огоньки глазами, — а кто тебе сказал, что я собираюсь иметь семью и детей?
— А вдруг, — усмехнулся Ольгерд, — найдется кто-нибудь достойный нашей принцессы?
— На Земле таких нет, — ответила она ему с такой же усмешкой, — может, на моей планете поискать?
Планету она с уверенностью назвала своей. Планета во всех каталогах называлась «Ингерда».
— Все-таки отец тебя избаловал.
Она дернула плечом.
— Меня — отец, тебя — мать. Всё справедливо.
— Ладно, умойся и ступай в свою лабораторию. И прекрати опаздывать к завтраку, в конце концов. Ты не дома.