К сожалению, дома все было не так хорошо. Война психологически сломила его жену Леслин, и было крайне нелегко поддерживать статус-кво. Сначала было переутомление от работы на военной верфи Филадельфии, на которое накладывалось беспокойство за сестру и племянников, брошенных японцами в концлагерь на Филиппинах. Потом Красный Крест потерял их следы в Нью-Йорке, а теперь сестра умирала от рака матки… Это было уже чересчур. Хайнлайн тоже был измотан хроническим переутомлением, и синусит, который он подхватил в «Филтидельфии», никак не желал от него отвязаться. Они пытались провести отпуск в пустыне в феврале и марте 1947 года, посетив памятные места детства Леслин в округе Риверсайд. Их совершенно не вдохновил отдых в городке Двадцать Девять Пальм[108], поэтому они переехали в мотель в Блайте на границе между Калифорнией и Аризоной, и это было совершенно правильно…
…Вот только общая раздражительность Леслин возросла – и она снова начала пить. По-черному.
К тому времени, как они вернулись домой, не замечать этого было уже невозможно. Он заставил ее обратиться к психиатру – но она быстро убедила доктора Финка, что муж жестоко с ней обращается. У этой проблемы не было положительного решения. До войны они настолько хорошо научились жить душа в душу и чувствовать друг друга, что теперь проблемы одного лишь усиливались в другом и все шло вразнос. Впервые за долгое время у него появились мысли о самоубийстве. Через неделю после возвращения домой он написал своему близкому другу Джону Эрвину:
За последние восемнадцать месяцев мне больше хотелось умереть, чем продолжать эту жизнь, – и я все еще не выбрался из этого туннеля, я даже не вижу никакого света впереди. Но все же не думаю, что есть какая-то вероятность, что я покончу с собой или сойду с ума. Я, кажется, понимаю, что могу как-то выдержать все, что со мной происходит. Может, я и ошибаюсь – и однажды утром перережу себе вены на запястьях или повернусь лицом к стене и перестану реагировать на все, что мне говорят. Но это вряд ли, думаю, я как-нибудь сумею продержаться.