Я помню, что решил упросить инспектора на следующем допросе. Я хотел начать с обещания правдиво отвечав на все вопросы без наркотика. Потом сказать ему:

— Сэр, разве вы не видите, что бесполезно требовать ответа на неверно поставленные вопросы?

Вдруг инспектор превратился в Фейкса с золотой цепью Предсказателя на шее, и я долго беседовал с ним, следя за поступлением кислоты в чан с древесиной. Конечно, когда я явился в маленькую комнатку, где нас осматривали, помощник инспектора без разговоров вкатил мне дозу наркотика, и все, что я помню из следующего, это молодой оргот с усталым лицом и грязными ногтями, уныло повторяющий:

— Вы должны отвечать на мои вопросы по-орготски и не использовать другие языки. Говорите только по-орготски.

На ферме не было больницы. Заключенные работали или умирали. Но на практике проявлялось снисхождение — промежуток времени между работой и смертью, которому не препятствовали охранники. Как я говорил, они не были жестоки, но не были и добры.

Они были неряшливыми и ни о чем особенно не заботились, лишь бы не иметь неприятностей.

Меня и еще одного заключенного, как бы по недосмотру, оставили на нарах, когда стало ясно, что мы не можем встать. Я был совершенно болен после очередного осмотра, а другой, средних лет гетенианец с какой-то болезнью печени, умирал.

Поскольку он умер не сразу, ему позволили лежать на нарах.

Я помню его более ясно, чем все остальное на Пулафенской ферме. Физически он был типичным гетенианцем с Великого Континента, плотного сложения, коротконогий и короткорукий, с солидной жировой прослойкой, сообщавшей его телу женскую гладкость и округлость. У него были маленькие руки и ноги, широкие бедра и большие груди, значительно более развитые, чем у мужчин моей расы. Кожа у него была смуглая, волосы черные, похожие на шерсть, лицо широкое и плоское, с мелкими чертами, с выдающимися скулами.

Он очень походил на представителя некоторых изолированных групп, живущих на высокогорье и в арктических районах земли. Звали его Аора. Он был плотником.

Мы разговорились.

Аора боялся смерти и хотел отвлечься от мысли о ней.

У нас не было ничего общего, кроме близости смерти, но об этом мы не хотели говорить, поэтому большую часть времени не очень хорошо понимали друг друга.

Я, как более молодой и менее доверчивый, хотел бы больше понимания и объяснений, но объяснений не было. Мы просто разговаривали.

По ночам бараки становились сверкающими, переполненными и шумными. Днем свет выключали, и большое помещение становилось пустым и тихим. Мы лежали рядом на нарах и негромко разговаривали. Аора предпочитал длинные разговоры о днях своей молодости на сотрапезнической ферме в долине Кундерер, широкой плодородной равнине, через которую я проезжал по пути в Мишпори. Он говорил на диалекте, многие слова я не понимал, так что обычно улавливал лишь общий ход его мыслей. Когда нам становилось легче, а это было к полудню, я обычно просил его рассказать миф или сказку. Большинство гетенианцев хорошо знают свой фольклор. Их литература, хотя и существует в письменной форме, опирается на живую устную традицию. В этом смысле все они имеют отношение к литературе. Аора знал сказание о Меше, сказку о Персиде — часть большого эпоса.