Я не мог обставить его в технике, и я его пересчитал. И надул. То, что я сделал, настолько грязно, что сейчас даже стыдно. Я выбрал подходящий момент, когда он чуть-чуть замешкался, и говорю:

— Нет, ну ни фига себе! Они и сюда приперлись!

Укки тут же понял это так, что у него за спиной — наглые мейнские хари, которые пришли поглазеть. Он этого не мог так оставить, малек глупый, он отвлекся и почти обернулся. И я его двинул концом своей арматурины в нервный узел на правом локте.

В тот момент, когда он ахнул и выронил меч, мы тут же поменялись ролями. А когда он потянулся левой рукой, а я отшвырнул меч ногой, все, можно сказать, кончилось.

Я не умел драться мечом. А Укки не умел драться без меча. Просто не представлял себе такого бедства — что его обезоружат. И ему было не шевельнуть правой рукой… Ляд меня побери, он отлично держался, он даже пытался отмахиваться, просто без меча у него не осталось ни одного шанса.

Он сопротивлялся, как мог, и я его отпинал по полной. Теперь я его начал гонять; он отступал, у него хватило ума понять, что без меча это единственная возможность сохранить хоть немного сил. Укки бегал замечательно, он бы мог удирать хоть до вечера, но это противоречило его правилам: ему нужен был настоящий спарринг и он подставлялся время от времени, потому что надеялся, что я пропущу удар.

И ему очень хотелось заполучить свой меч, хоть в левую руку, а я просто играючи ему мешал. Без меча он дрался на голом самолюбии и мучился больше, чем от любой раны. И, в конце концов, я врезал ему в солнечное сплетение.

Он остановился, попытался вздохнуть, не складываясь пополам, а я просто подошел, сбил его с ног и завернул его левую руку к лопатке.

Укки ужасно долго молчал. Я уже думал, что мне придется ему руку сломать, потому что убивать я никак не собирался и заранее решил сделать ему так больно, чтоб он взмолился. Но я чувствовал, что кость вот-вот хрустнет, а он молчал и дышал через раз.

Тогда я говорю:

— Хочешь умереть?

И он шепчет еле слышно:

— Нет. Хватит.

— Хватит — это ты пощады просишь? — уточняю. Потому что мне не хотелось бы через минуту начать все сначала.

Он не сразу ответил, я еще немного подтянул его руку. Просто вынудил — и диву давался, как он долго держится. Но Укки все-таки сломался.

— Да, — говорит. Едва губами шевелит. — Оставь мне жизнь. Я твой трофей.

Я так понял, что это фраза ритуальная, и все действительно кончено. Отпустил Укки, и он сел. Обхватил себя руками за плечи и начал плакать. Тихо. Молча. То еще зрелище.

Не злился, не огрызался и не жаловался. Просто сидел и плакал. И смотрел на меня внимательно и непонятно. Я в жизни не видал, чтобы человек так себя вел после потасовки.