– Почему ты делаешь такое предложение именно нам? – спросила Адиан.
– Вы видели гибель своего мира, – ответила Третья-вовне. – Вам будет легче, если вы поймете, что не одиноки в своем горе.
* * *
Когда челнок, отделившись от корабля, начал снижение, Гюнтер не удержался от вопроса.
– Командир, я все понимаю, но… почему именно такой состав для высадки?
Горчаков стоял у самого большого из обзорных экранов и смотрел на Ракс. Запретная планета с высокой орбиты выглядела вполне обычно. Да, никакой зелени, никаких лесов. Один, пусть и очень большой материк: ровная каменистая пустошь, равномерно засеянная какими-то высоченными строениями, сверкающими на экранах радаров, но, конечно же, не видимых с орбиты. Никаких космических лифтов, никаких огней на ночной стороне… впрочем, дневная сторона сейчас тоже была погружена в глубокий сумрак, тусклая белая звезда дарила планете слишком мало света.
Но на Раксе был океан и был кислород. Были реки и несколько систем озер. Маленькие ледяные шапки на полюсах.
– Там есть вода и воздух для дыхания, – сказал Горчаков.
– А, – помедлив, Гюнтер кивнул. – Тогда, быть может, стоило отправить вниз кадетов?
– Они мне нужны здесь, – сказал Валентин. – И ты тоже нужен.
– Я и не напрашиваюсь, – слегка обиделся Гюнтер. – Но я не уверен, что смогу хоть чем-то помочь – у меня только одна маленькая лучевая пушка… А врач им не пригодится?
– Но-но! – Соколовский погрозил ему пальцем.
Они помолчали, глядя в экраны – на тускло-коричневый диск планеты. Потом, не сговариваясь, повернулись к радарным экранам, заполненным бесчисленной мутью мертвых кораблей. Металлический лом, заполняющий всю систему.
– Я бы отправил и Анге, – сказал Горчаков и улыбнулся женщине. Та ответила робкой улыбкой. – Но должен быть кто-то, разбирающийся в этом корабле лучше нас.
– Она все понимает? – спросил Соколовский.
– Я попросил Уолра объяснить ей задачу – любой ценой поддерживать работоспособность корабля. Она обещала.
– Да я не о том, – досадливо поморщился врач.
– Тогда не знаю, – ответил Валентин. – И не стану спрашивать. Это самая трудная часть моей работы, как выяснилось – не спрашивать.
Доктор понимающе кивнул.