Жабодыщенко, едва не плача, проговорил:

— Ой, моя свыня… Чи хто повирыть, що сперва якась мерзота такого зайця сперла, а зараз ось свыню якись нещасни папуасы слямзилы?

— Мунапа каюка! Смока о!… — донеслось из леса. Судя по крикам, свинья действительно пришлась похитителям по вкусу.

Салонюк вздохнул с невыразимым облегчением:

— Кажись, все.

Сидорчук с интересом спросил у него:

— Товарищу командир, а чого вы не стрелялы, у вас така гарна позиция була?

Салонюк растерянно ответил:

— Та зрозумиешь тут, хто це таки. Я спочатку думав, шо це диты якись оголодали, мабуть з пионерського табору, чи в индейцив грают. Хиба можно в дитыну стриляты?

Сидорчук почесал в затылке:

— Це иноземни диты, бо у нас на Сели так не говорять и себе не поводять.

Перукарников собирал разбросанные вещи и бормотал под нос:

— Да теперь и ежу понятно, что это не дети, а племя каких-то недомерков, к тому же людоедов.

Жабодыщенко, все еще лежа на земле, продолжал стонать:

— Позор на мою голову, таке нижне та смачне мьясо загубыв. Шо ж мы тепер исты будемо?

— Не стогни, Микола, ще знайдеться для теби мьясо, — подбодрил его Сидорчук, помогая встать на ноги и отряхнуться.

— Та де ж ще таку гарну свынку взяти? — не унимался Жабодыщенко. — Таку красыву, та таку… ну таку, як ото сон в литню нич.

Салонюк счел необходимым вмешаться и прекратить это безобразие.

— Дывись на Маметова, — укорил он, — вин, наприклад, зовсим не йив и не хныче.

Маметов охотно разъяснил свою жизненную позицию: