— Я мог бы вам одолжить, — незнакомец протянул руку, на повёрнутой кверху ладони лежали несколько тёмных кружков, — только боюсь драхмы у вас здесь не в ходу.

— Серебро? — Хищно прищурился Валера, прикидывая, возьмут ли в ломбарде древние монеты.

— Серебро, — легко согласился пришелец, — только в ломбард с ним нельзя.

— Почему? — Удивился Козорезов, уже потянувшийся было за старинными кругляшами.

— Нельзя, — с грустью в голосе повторил гость, — они полицию вызовут. Те начнут разбираться, откуда, мол, артефакты. Решат, что вы курганы незаконно раскапываете. А как вы невиновность докажете? Сообщите им, что монеты вам древний грек лично вручил?

— Так и есть же, — кивнул Валера.

Оборванец безнадёжно махнул свободной рукой, покачал грязной головой и спрятал свои драхмы куда-то за пазуху.

— Тогда и вовсе нипочём не отстанут. Упекут в палату номер шесть. Говорить правду, дорогой Валерий, конечно, легко и приятно. И в этом я согласен с героем одного из ваших классиков. Но далеко не безопасно, в чём тот же герой, как известно, убедился на собственной шкуре очень скоро. А сюжет тем временем сгинет безвозвратно.

Оба замолчали. Как пишут в таких случаях и классики и начинающие — повисла звенящая тишина. Козорезов смотрел на грека, грек смотрел на Козорезова.

До Валеры медленно, учитывая всё ещё воспалённые после вчерашнего мозги, но дошло, что этот субъект как-то причастен к исчезновению его ненаписанного шедевра, или знает, куда тот подевался. И это надо было срочно разъяснить. Но гнать лошадей не стоило, а то сбежит в Рим вслед за гладиатором и ищи-свищи. Подойти к допросу следовало аккуратно и методично. Начнём с самого простого, решил он, и без нажима, даже, можно сказать, дружески спросил незнакомца:

— Слушай, мужик, а ты, собственно, кто такой?

Тут на его глазах произошло чудесное преображение. Оборванец приосанился, выпятил грудь и даже, как показалось, увеличился в размерах. Хоть он и не стал чище и опрятнее, но, вне всякого сомнения, выглядел теперь фигурой значительной, требующей к себе должного уважения. Голубые глаза оживились чудесным внутренним светом. Он упёрся левой рукой себе в бок, а полусогнутую правую поднял ладонью к себе и резко выпрямив в театральном жесте громко провозгласил:

— Я Муза! — Но вдруг, словно сам, смутившись подобного пафоса, тихо добавил: — Вот так как-то.

Наверное, он ожидал, что Валерий рассмеётся, потому что весь напрягся и неотрывно смотрел в лицо писателю. Однако, никаких признаков веселья тот не проявил. Напротив, очень серьёзно разглядывал гостя целую минуту.